Франсуа-Анри Дезерабль - Некий господин Пекельный

И именно как представитель Франции я выступаю, я болею всей душой за тотальный роман, не больше и не меньше. Но по нынешним временам предпочтительней писать роман тоталитарный, который торжествует в западной литературе, начиная с Кафки. Тоталитарный? Это нечто противоположное тотальному: подчинение вместо мастерства. Кафка, Селин, Камю, Сартр ограничивают человека и роман только одной ситуацией, одной-единственной точкой зрения. Они держат нас, как прибитых гвоздями, в абсолютной, то есть тоталитарной, беспросветной неизменности своего категорического взгляда, своей безысходной позиции: Кафка – в тревоге и недоумении, Селин – в дерьме, Камю – в абсурде, Сартр – в небытии… Бывает, скажешь ты, кое-что хуже, чем роман тоталитарный: роман без плоти и жил, такой, который пышно называют новым романом. Мы видели, к чему это ведет: все начинается с того, что из романа убирают героев, а кончается тем, что уничтожают шесть миллионов евреев. Как это – я преувеличиваю?

В данный момент я остаюсь приверженцем старого доброго романа. Иначе говоря, тотального. После “Корней” я написал сатиру на ООН и опубликовал под именем, смотри не упади, Фоско Синибальди. Недурно, правда? Я имею в виду псевдоним, потому что книжка получилась так себе. Но теперь все, хватит с меня псевдонимов. Потом я взял и написал “Леди Л.” прямо на английском – бурный успех в Америке. Во Франции этот роман только что вышел и, представь себе, понравился де Голлю. Там очень много от Лесли, моей жены, то есть бывшей жены, ты же знаешь, что мы развелись? Ну да, я с ней буквально задыхался. Мы перестали понимать друг друга. Дело в том, что мы с ней говорили на одном языке. Языковой барьер – это когда два человека говорят на одном языке. Тогда уже никак друг друга не понять. Кроме того, мы прожили в браке семнадцать лет, а за семнадцать лет чаша потихонечку наполняется. Капля за каплей, причем этих капель может быть невообразимо много, а она никак не переполнится, но наступает день, когда, хочешь не хочешь, это происходит, и тогда все, капут, на любви можно поставить крест, хотя я никогда не понимал, как любовь может кончиться: это компрометирует само понятие.

Я перескакиваю с пятого на десятое, но ты знаешь, что по “Обещанию” сняли кино? Пекельный? Конечно, он существовал на самом деле! С бородкой, да. Порыжевшей от табака. В сюртуке? Может быть. Это так давно было. Играл на скрипке? Ну, я что-то никогда не слышал. Да, в Мексике, в конце пятьдесят восьмого. Во время последнего отпуска с Лесли. Номер 184, верно, – надо же, ты все знаешь!

О, посмотри на ту собаку! Если где-нибудь на свете еще можно встретить человека, достойного этого имени, так это лишь в глазах собаки. У четы Кеннеди тоже есть собака. Ее зовут Пушинка. Откуда я знаю? Два месяца назад нас принимали в Белом доме. Великий человек этот Кеннеди! Вроде нашего Генерала. Из тех посланников судьбы, с которыми ничего не может случиться. Джин была счастлива познакомиться с Джеки.

Белокурый ангел. Джин, не Джеки. Когда я ее встретил, она была замужем. За молодым французом, адвокатом, гулякой, которому страшно хотелось встретиться с консулом. Пришел он с женой, а ушел без нее – так вошла в мою жизнь Джин Сиберг. Чистая душа. Со Среднего Запада, верно. Маршаллтаун, штат Айова. Вот именно, американское захолустье. Несчастная дыра, не многим лучше, чем Вильно. Нет, никогда туда не возвращался.

О, ты ее видел у Премингера? У Годара тоже? Скажи на милость, ты, я вижу, из кино не вылезаешь! Стрижка под мальчика, высокий лоб, прелестная ямочка на левой щеке. Какого роста? Маленькая, как воробушек. Натуральная ли блондинка? Волосы пшеничного цвета. Нет, ее не коробят избитые выражения. Акцент? Обворожительный. Она мне говорит: “Я смоутру на вас, пока вы не переставаете смоутреть на меня”. А я мог часами на нее, крохотулю, смотреть. Ей нравится Брандо, Джеймс Дин, равенство, справедливость, французские классики… Знаю, знаю. Она на двадцать пять лет моложе, но я в ее объятиях превращаюсь в маленького Ромушку. Да, видит бог, это она меня держит в объятиях. Потому что она ненасытна. Хватает ли меня на секс? Еще как! Я не был так силен никогда в жизни! Я столько занимаюсь сексом, что мне некогда писать. Жаловаться не приходится – ведь рано или поздно наступает час, когда вам дают знать, что, как написано на табличках при выходе из метро, дальше ваш билет недействителен.

Мы с ней из одного теста. Две безнадежности в сумме дают надежду, правда? Я так ее люблю. До безумия. А по нынешним временам это первейшая необходимость – чтобы было кого любить. Конечно, она, как все женщины, чуточку назойливая. Особенно когда ее нет. Видел бы ты ее утром, когда она выныривает из простынь и подушек, как из облака пуха. В такие минуты я счастливейший из людей. Знаешь, счастья не надо бояться, оно само быстро проходит.