Мэгги О'Фаррелл - Исчезновение Эсме Леннокс

— Знаешь, это не телефонный разговор. Давай все обсудим как полагается, прежде чем ты…

— Я уже давно пытаюсь обсудить все с тобой как полагается.

— Да, конечно. Я…

— Можно мне приехать?

— Хм. Нет.

— Айрис, пожалуйста, — снова вздыхает он, — давай я приеду прямо сейчас, и…

— Я не дома. Я на море с тетушкой, с сестрой моей бабушки.

— С твоей… с той женщиной из «Колдстоуна»? — очень вежливо уточняет он.

— Да.

— Айрис! Что ты вытворяешь?! — рявкает он каким-то незнакомым, властным голосом, и Айрис хочется рассмеяться. На секунду она словно видит его в зале суда. — И что ты делаешь на море? Ты с ней одна?

— Люк, не беспокойся. Все хорошо.

Он делает глубокий вдох, по-видимому, стараясь обуздать нарастающий гнев.

— Почему она с тобой? Я полагал, что ее переселят в дом престарелых.

Айрис не отвечает. Воцаряется тишина, которую прерывает лишь тарахтящий вдали мотоцикл. Она обводит взглядом Канти-Бей. Собака неподалеку обнюхивает водоросли. Эсме наклонилась, рассматривает что-то в песке.

— Ты поступаешь крайне неосмотрительно, — говорит Люк. — Крайне. Айрис, ты меня слышишь? Ты постоянно потакаешь чужим капризам. Так жить нельзя. Ты даже не представляешь, как это глупо. Будь ты дипломированной медсестрой, тогда, возможно, я подчеркиваю, возможно, ты и могла бы…

Айрис моргает. Все происходит одновременно. Слишком много всего. Она сидит на песке в Канти-Бей. Люк говорит ей что-то по телефону. Собака таращится на чайку. Ее престарелая родственница входит в море, полностью одетая.

— Эсме! — кричит Айрис, вскакивая. — Эсме, постойте! — И произносит в трубку: — Мне пора.

Дав отбой, она бросается бегом к воде, крича на бегу:

— Эсме!

Неизвестно, слышит ли ее женщина. Решила поплавать? А если она собирается…

Айрис подбегает к линии прибоя и видит: Эсме осторожно идет босиком по мокрому песку, смотрит, как крошечные волны разбиваются о ее щиколотки. В одной руке она держит туфли, а другой сжимает подол длинной юбки.

— Очень интересно, — обращается женщина к Айрис, — почему именно девятая волна — самая высокая, самая сильная. Никогда не понимала принципа действия. Или нет никакого принципа? Наверное, дело в другом…

Айрис наклоняется вперед, упираясь руками в колени, и пытается отдышаться.

— Что с тобой? Тебе нехорошо? — спрашивает Эсме.

Девушка ведет ее обедать в кафе на дальней оконечности Норт-Берика. Они сидят за столиком на террасе, Айрис разминает кусочек масла в печеной картошке для Эсме. Забавно, она сама решила помочь, никто ее не просил. Чайки наполняют горько-соленый воздух резкими криками.

— В детстве меня привозили сюда в бассейн, — говорит Айрис, подавая Эсме вилку.

И снова Эсме прячет улыбку. А потом замечает взгляд Айрис, устремленный на крестообразные линии на ее руках, берет вилку и поворачивает руки так, чтобы полоски, крошечные белые ротики, не были видны. Она запускает мысленный калейдоскоп: Китти на качелях, еще в Индии, мама на кровати в доме на Лаудер-роуд… потом вспоминает, что надо вести беседу, и вытягивает себя на поверхность:

— Неужели? Я всегда хотела поплавать в бассейне, но так и не удалось. Мама не одобряла общественных купален.

Эсме смотрит на белую полоску бетона, которая окружает бассейн, и переводит взгляд на другие столики. Суббота. Люди обедают. Светит солнце. Неужели бывает такая простая, беззаботная жизнь?

Айрис склоняется к ней через стол и спрашивает:

— Как вам там жилось, в «Колдстоуне»? Что с вами делали?

Она говорит вежливо, мягко. Ей интересно, и Эсме ее не винит. И все же морщится, как от боли. «Колдстоун» и это место, терраса у моря, — два разных мира. Разве можно говорить здесь о лечебнице? Даже думать о ней? Она не представляет себе этих слов. Не сможет ничего объяснить.

Эсме кладет в рот кусочек картофеля и, начав, не может остановиться: запихивает в себя еду кусок за куском, пока щеки не раздуваются, а язык не может двигаться.

— Когда умер папа, мы жили здесь, неподалеку, — произносит Айрис.

Эсме глотает раз, другой, и к ней возвращается дар речи:

— Как он умер?

— По глупой случайности. Его положили в больницу на какую-то несложную операцию и дали лекарство, на которое у него оказалась аллергия. Ему был всего тридцать один год. Совсем молодой.

Вроде бы Эсме такое видела. Были конвульсии, тело дрожало, язык запал, а потом — ужасающая неподвижность… Чтобы прогнать картинку, она сосредотачивается на еде.