Мэгги О'Фаррелл - Исчезновение Эсме Леннокс

…потому что она ответила: «Я думаю о нем». Я сначала не догадалась, о ком, и переспросила. А она посмотрела на меня, как на чужую. «О Хьюго», — ответила, словно это было совершенно очевидно, словно я должна была все понять и так. Она сказала, что порой возвращается мыслями туда, в библиотеку, когда все уехали, а она осталась с… Пришлось ее прервать. «Не надо, — попросила я. — Молчи». Потому что не могла больше этого слышать. Не могла об этом думать. Даже зажала уши руками. Зачем ворошить тот ужас? Она провела там три дня, одна, с… Неважно. Забудь. А она отвернулась к окну и сказала, что ничего не может поделать. И я ничего не ответила. А что было говорить?..

…и Роберт просто пожал плечами. У него на закорках сидела Айрис; малышка смеялась и тянулась к люстре. Я, конечно, думала и о люстре, которую совсем недавно почистили, а это такая морока: разбирать пол в комнате этажом выше, опускать люстру к полу… Все эти лестницы, щетки, парни в комбинезонах болтаются по дому. Но он сказал, чтобы я не волновалась, малышка не стеклянная. А я ответила, глядя на нее, ведь она такая прелесть, и всегда была, и всегда любила приходить ко мне в гости, бежала по дорожке и кричала: «Бабуля, бабуля!» И я сказала, что она, конечно, не стеклянная, кому бы такое в голову пришло…

…и она взяла со стола бокал и швырнула его об пол. Я сидела тихо-тихо. Она топнула, как Румпельштильцхен, и крикнула: «Я не пойду, нет, не заставишь, я его ненавижу, я его презираю». Я не смела и взглянуть на осколки, блестевшие на ковре. Мама никогда не теряла самообладания. Она повернулась к горничной, которая стояла у стены, и попросила: «Подайте, пожалуйста, мисс Эсме другой бокал». А потом обернулась к отцу и…

Айрис ставит сумку Эсме возле кровати в комнатке без окон. Она до сих пор не может поверить, что так поступила. На виски давит, наверное, надвигается мигрень; хочется уйти в гостиную и растянуться на полу.

— Здесь вам будет удобно, — говорит она, скорее убеждая саму себя. — Тесновато, конечно, но всего на несколько дней. В понедельник мы вам что-нибудь подыщем. Я позвоню социальному работнику и…

Она умолкает, потому что Эсме вдруг произносит:

— …комната горничной.

Айрис раздраженно хмурится:

— Ну да, другой нет.

Квартира небольшая, но ей нравится, и хочется напомнить пожилой женщине, что выбор у нее невелик: или комнатушка без окон, или адский пансион.

— Она была зеленая.

Айрис отодвигает стул к стене, расправляет одеяло на кровати.

— Что было зеленым?

— Комната.

Айрис выпускает из рук одеяло и смотрит на Эсме. Пожилая женщина поглаживает ручку двери.

— Вы жили здесь? — ошеломленно спрашивает Айрис. — В этом доме?

— Да, — кивает Эсме, касаясь стены. — Жила.

— Я… я не знала. — Айрис захлестывает необъяснимое раздражение. — Почему вы ничего не сказали?

— Когда?

— Когда… — О чем она? Как же ее понять? — Когда мы приехали!

— Меня никто не спрашивал.

Айрис глубоко вздыхает. В ее квартире всеми забытая женщина весьма преклонного возраста. Как так вышло? И что с ней делать? Как убить время до понедельника, когда «Колдстоун» или социальные службы ответят на ее вопросы? А вдруг случится непоправимое?

— Здесь был чердак, — говорит Эсме.

— Да. Верно.

Айрис с отвращением прислушивается к своему голосу — ее ответ звучит так снисходительно, покровительственно, мол, да, был когда-то чердак в доме, где выросла эта женщина и откуда ее насильно увезли. Айрис судорожно прокручивает в памяти разговоры с бабушкой, ее воспоминания о том времени. Почему она никогда, ни разу не упомянула о родной сестре?

— Вы жили здесь, когда вернулись из Индии?

— Мы не возвращались. Мы с Китти родились там, далеко.

— Понятно.

— А наши родители — да, вернулись.

Эсме обводит взглядом комнату, поглаживает дверь.

— Китти переделала дом в квартиры, — объясняет Айрис. Надо ведь рассказать этой женщине, что произошло. — Кроме моей — еще две, побольше. Даже не помню когда. Сама она долгие годы жила на первом этаже. Все продали, чтобы оплатить ей уход в доме престарелых. Только эта квартира и осталась, бабушка подарила ее мне. В детстве меня часто к ней привозили, и дом тогда целиком принадлежал бабушке. Огромный дом. И большой сад. Очень красивый.

Чем дальше, тем бессвязнее получается, и Айрис умолкает.

— Да, красивый. Моя мать любила цветы.

Айрис дергает себя за прядь волос надо лбом. Как в такое поверишь? Перед ней новообретенная родственница. Которая знает ее дом лучше самой Айрис.