Дмитрий Пригов - Мысли

Ибо к этому фортепианному сочинению я сделала цветовую и композиционную оркестровку, сходную со световыми партитурами Сильвано Бузотти. Но у Бузотти световое сочинение — оригинальная световая композиция, к тому же небольшая по размерам и очень четкая и понятная, способная к немедленному воспроизведению, связь с музыкой только композиционная, то есть у него свет ВМЕСТО музыки. У меня же с Хиндемитом связь параллельная; как это исполнять, мне самой неясно, возможно, нужно только смотреть на партитуру и слушать музыку внутренним слухом. Во всяком случае, хиндемитовский строй я старалась вскрыть и выпятить, даже вынести на авансцену то, что он сам не замечал, например, соотношение тактов (их размеров), фактурные перебои и т. д. Сама палитра нотного стана для меня состоит из 4–5 цветов, членение композиционных единиц полифонично еще и по диагонали, динамика резко выделена, музыкальный и паузный материал разграничены и т. д. Вслед за автором я исполняю в одном ключе весь композиционный кусок, вне зависимости от его расположения на странице. У меня, естественно, для осознания такого построения было больше времени, чем у Вас, и я уверена, что, будь эта книга у Вас перед глазами постоянно, Вы бы сами додумались строить ее подобным же образом. Не бросили ли Вы ирфаер? Что нового в этой области?

На обратном пути в Москву посетил я северную столицу (в смысле известный Вам город Ленинград), где застал В. Б. Кривулина в здравии и имел визит к Владимиру Ибрагимовичу Эрлю [116] В. И. Эрль (р. 1947) — ленинградский поэт-авангардист и филолог. Во второй половине 1960-х годов входил в круг «поэтов Малой Садовой», был лидером литературной группы хеленуктов, с которой так или иначе были связаны Александр Миронов, Алексей Хвостенко и др. С этого времени публиковался в самиздате (журналы «Часы», «37», «Транспонанс», «Митин журнал» и др.). , который прошел весьма мило, но имел сугубо светский характер по причине нашей малой знакомости (кстати, В.И. показал мне свои давнишние опыты по обработке печатной продукции, весьма похожие по принципам художествования на ирфаеризм).

Имел я чтение своих стихов в известном Вам подвале на П. Лаврова, стихов, которые Вам не нравятся по причине непонимания принципов концептуализма в широком языковом, а не фактурном и приемном смысле. Ну да ладно. Публика отнеслась к чтению по-разному. Первый слой (мои, да и Ваши знакомцы) реагировал адекватно, второй, состоящий из людей, мне не знакомых ни лично, ни по типу (так как в Москве таковых я не встречал), сидели молча, как манекены на сцене, которые заменяют, по недостатку живых актеров в труппе, массовку, сидели они, не реагируя ни плохо, ни хорошо, — и то хорошо. Прибыв в Москву, обнаружил я у себя письма Ры по поводу Хиндемита и ирфаеризма, о чем и спешу высказать свое личное, но твердое, нелицеприятное и, сдается мне, истинное и объективное мнение.

Дело в том, что в письме проявилось то старое, которое каждый раз выплывало в наших беседах об ирфаеризме и под моим (каюсь, не всегда корректным) напором уходило, но в следующий раз упорно возвращалось почти в той же чистоте, непонимание принципов ирфаеризма (во всяком случае, в том конститутативном обличье, которое мне представлялось как определение ирфаеризма в его сущностном проявлении, отличающем его от дальних и близко спутываемых родов художественной деятельности в пределах готовых текстов, вещей и прочей «бляди» мира человеческого).

А спутывание происходило на пространстве неразличения ирфаеризма от транспонирования. Если Вы обратитесь к манифесту ирфаеризма, который мы писали совместно, так и не слив наше понимание ирфаеризма, оставив это на волю дальнейших случаев реальной нашей или чьей-либо деятельности в этой области, так вот, если вычленить наши тексты из общего текста манифеста, то во всей ясности предстанет тот факт, что мы говорим о разных вещах, объединенных только самим принципом манипулирования неким готовым (подготовленным) материалом. Различия же весьма существенны (что конкретно проявляется в Вашем письме, когда Вы предъявляете мне претензии, которые, хотя Вы и делаете массу оговорок, весьма существенны, так как они ставят проблему непонимания конструкции целостной художественной вещи). Но вся разница в том, что Вы подходите к текстам Хиндемита как транспонировщик, а я подходил как ирфаерист. В моей части манифеста есть такое: «Ирфаеризм утверждает обращение к предметам первого этажа культуры как к некоему результату случайной человеческой деятельности, не имеющей для него знака четкой сконструированности на любом уровне, заставляющей художника учитывать ее либо быть с ней в каком-либо отношении». Вы ошибаетесь, когда пишете, что Хетагуров был для меня соавтором, а Хиндемит для меня не стал. Ни тот ни другой не были, не стали и не должны были стать для меня ни соавторами, ни авторами, ни вообще значимыми элементами в моей деятельности. Если бы они стали, то это было бы уже транспонирование. Я работал с текстом как с неким металлоломом, чья организованность проступает только на уровне собранности в кучу. Так что мое разбиение Хиндемита на куски есть как мое право, так и проявление моего методологического безразличия к его диктующей воле, которая витает на том уровне, который я не задействую. Ее задействует (в разной степени просвеченности) транспонирование.