Дмитрий Пригов - Мысли

Но если прослеживать дальше намеченную линию возможных трансформаций, то, пожалуй, имеет смысл рассмотреть самый радикальный случай подобных изменений. И не для того, чтобы утверждать его неодолимую и неогибаемую неизбежность, но чтобы обнаружить предельно далеко вынесенную виртуальную точку эвристической экстраполяции, откуда, обернувшись, легче обнаружить наиболее болевые точки этой проблемы. Так вот, мы о клонировании. В случае нашего сугубо эвристического и абстрактного рассуждения мы не принимаем во внимание всевозможные, впрочем вполне оправданные и порой не опровергаемые, возражения по поводу всевозможных природных, семейных, культурных и прочих разнообразий, не позволяющих ныне и не могущих позволить в будущем унифицировать как процесс воспитания, личностные особенности взросления, так и способы реализации личности в социуме. По этому поводу можем лишь слабо возразить и привести в пример все возрастающую и неодолимую унификацию урбанистической жизни во всем мире.

Так вот. Как известно, вся мировая культура и все мировые культуры построены, зиждутся, как бы подвешены, как на неких столпах, на трех основных экзистемах — травма рождения, травма взросления и травма смерти. В случае же с клонированными существами мы не имеем ни одной из этих травм. Даже травма смерти преодолима фактом параллельного существования другого клона, либо воспроизведения нового из исчезающего. То есть не идет речь об исчезновении уникального и невоспроизводимого существа, даже в смысле идеи индуистского перерождения. Да и проблема убийства предстанет в новом социуме в ином качественно-количественном модусе. Собственно, уничтожение единичного организма не есть уничтожение персонального существования. Приходит на ум апокрифическая средневековая идея коллективной души животных. Так сказать, душа всей коровности, с точки зрения которой и убийство одной коровы не является погублением живой души, как в случае убийства человека. Соответственно, можно представить себе и коллективную душу клона, со всеми вытекающими отсюда следствиями и проблемами борьбы за власть и взаимного уничтожения семейств клонов. Но мы не об этом. Мы о том, в каком виде и конфигурации предстанет этой странной (на наш, конечно, взгляд) форме существования антропоморфных существ наша нынешняя культура и искусство, в частности. Некие существенные позиции и болевые точки нынешней культуры, связанные с уже помянутыми, например, идеями, комплексами, травмами рождения, взросления и смерти, будут вполне неявны новому обитателю планеты. В то время как другие, спрятанные, неявные, не актуализированные, маргинальные и почти не воспринимаемые нами пласты художественных произведений и, вообще, культурного наследия неожиданно могут вырасти в своем необыкновенном значении и актуальности. Да, собственно, оно и не раз бывало в истории человечества, но, пожалуй, не в столь катастрофической форме и размере, предполагаемых нами. А скорее всего, подобного и не будет. А если будет, то не в такой форме. И не вскорости, а постепенно-постепенно, что никто и не заметит. Только оглянувшись лет так на сто назад, воскликнет: Надо же, а мы и не заметили! Ну, конечно, возможны и вполне иные варианты.

Но это уже разговор для другого случая.

Проблемы и идеология компьютерной и техно-виртуальных практик, транспонируемые в область художественной деятельности, являют два рода их апроприаций. Первая встраивается в ряд подобных же новых медиа — фото и видео. И более широко — вообще, в проблематичность любого медиа с разной степенью их разработанности, культурного возраста, распространенности и переменчивой актуальности. Другая же проецируется на весь объем культуры, тематизируясь наравне с прочими идеологемами и мифологемами нашего времени.

При рассмотрении специфической зоны возможностей компьютерной техники и технологии я, естественно, как существо нетехнологичное (вернее, дотехнологическое), не то что буду несправедлив, но просто, возможно, не смогу ухватить что-то существенное и специфическое. Попросту слеп я. Просто органа для восприятия и разрешения подобного не выросло. Не организовалось. А и то, в пору моей скудной, но далеко не несчастливой молодости, как могло бы это показаться из теперешних дней, в моем домашнем и общекоммунальном окружении, так сказать, инвайронменте были такие нехитрые устройства (по нынешним временам нехитрые, а по тем — немалые достижения отечественной техники), как телефон, телеграф, ламповый радиоприемник и проигрыватель. А ныне, сами собой разумеющиеся и уже банальные телевизор, цветной телевизор, магнитофон, транзисторный приемник, факс, мобильный телефон, автоответчик, домофон, пейджер, всяческие дистанционные управления, не говоря уже о невероятном, немыслимом (правда, и я уже, и я же привык! свыкся! даже не обращаю внимания, негодяй, как на нечто само собой разумеющееся!) компьютере с его памятью, быстродействием, интернетом и э-мейлом. Да, катастрофа прямо! И как мы это все пережили? Наряду со сталинским террором и безумными социальными переменами! Но пережили ведь. Так что нам многое если не простительно, то… Уже не знаю и что.