Дмитрий Пригов - Мысли

Энергичное и умелое журналистское повествование — весьма распространенный ныне в мире тип письма. Эдакая пост-аксеновская стилистика самоописания молодежного героя, не отягощенного предрассудками предыдущих поколений. Но, как раньше говорилось про подобных персонажей, «хоть он и с длинными волосами, с гитарой и в узких брюках, но в своей глубине он наш простой советский парень». То есть главный герой с несомненными чертами глубоко родства с самим автором (что вообще служит отличительной чертой подобного рода повествования) представляет собой тип современного полуобаятельного артистичного и талантливого повесы, не отягченного особыми моральными и профессиональными проблемами, но способного с удивительной легкостью выбираться из разного рода нешуточных передряг, в кои с такой же легкостью и попадает. В легкой болтливой манере поминаются названия всевозможных клубов, баров, ресторанов, рок-групп и их лидеров Москвы и Петербурга. Временами описания весьма язвительны и удивительно точны (вся немалая часть повествования, связанного с приключениями нашего героя в современной Средней Азии). Читается роман необыкновенно легко, но, увы, так же быстро и вылетает из головы.

Впечатляющее экспрессионистическое письмо. Энергия его захватывает. Травмы и комплексы детства (связанные с преизбыточным весом, почти ненавистью к собственному телу, прорывающейся в тексте с убедительной регулярностью) выходят фантазмами жестокости, брутальной мужественности, эстетизированными и отвратительными образами смерти и рождения. В этом контексте, конечно, совершенно не случайно появление «Песни о Нибелунгах», как и открытая высокая риторичность исполненных захлебывающейся экспрессивностью отдельных отрывков. Поэтизмы удивительно точны и нисколько не переводят текст в квазипоэтическое качество. Кстати, автор вполне лишен всякого пиетета к разного рода языковым табу. Все персонажи, несмотря на их убедительность, достоверность и несомненное существование вполне вычитываемых из их описания прототипов, в результате смотрятся как риторические фигуры внутри большого и очень плотного высказывания (что для меня выглядит как несомненное достоинство).

Произведение, построенное на удивительно нечеткой и невнятной интриге. Некая фантазия, обрамленная как бы бытовыми сценками, как бы многочисленными приметами нашего времени, как бы достоверными персонажами, как бы вставными новеллами и прочими как бы литературными аксессуарами. Все достаточно недостоверно и утомительно. Некие адепты некой полусекты-полушколы непонятного учителя-сэнсея, помещенные в абстрактное пространство противостояния таким же непонятным противникам, производят не очень внятно описанные магические действия в пределах такой же невнятной политической интриги. Вся затея вполне достойна небольшой энергичной повести, но рассказанной более понятным способом, с меньшим количеством героем, без ненужных многочисленных, ничего не значащих и только имитирующих достоверность жизни разговоров и описаний.

Поначалу для пущей корректности, быстренько, как бы мимоходом отметим, что данная проблема — поэзия и медиа — распадается на две: поэзия и новые медиа, поэзия и массмедиа. В наших пределах, до сих пор вполне консервативных (во всяком случае, относительно всего, касающегося до вербального творчества), любые новации любого рода в области поэтической деятельности почти сразу же отторгаются в сопредельные роды художественной активности — музыкального перформанса либо визуального искусства. Только-только с большим трудом у нас на равных утвердился вполне невинный верлибр. Хотя следует признать, что подобная же ситуация с литературой — почти по всему свету. Пожалуй, это не касается только верлибра, победоносно добившего всякие иные проявления версификации в западной, отнюдь не скудной, поэтической ойкумене. Можно помянуть еще и появившийся в недавнее время поэтический слэм (родной брат рэпа). А так-то представляется, что литература в своей чистоте почти повсеместно онотологически положена в XIX веке. Естественно, мы не имеем в виду всякого рода бестселлеры, фэнтези, детективы и поп-писания типа женского романа, являющиеся, в сущности, квазикинематографом <���или> телевизионными квазисериалами. Более того, нынешняя культура даже фундаментальные литературные опусы прошлого осмысляет как сценарную основу для сериала.