Дмитрий Пригов - Мысли

Собственно, иерархическая ценность событий всегда зависела от их высветленности в пределах зоны власти. Просто власть была другая. Соответственно, и события были другие. Поэтические строки, цитаты и аллюзии, столь частые, почти обязательные в устах видных общественных деятелей и работников многочисленных идеологических фронтов предыдущих времен, ушли из политических речей, газетных статей и лозунгов, уступив место рок-текстам и фразам из кинофильмов. Поэзия при доминации нынешнего эгалитарно-массового принципа рыночного потребления, естественно, имеет мало шансов соревноваться с представителями шоу-бизнеса в пределах телевизионной картинки и массовой печати. Ну, если только на страницах традиционных литературных журналов, и то уступая прозе — как уже поминалось, некоему роду квазикино и квазисериала. Тут следует отметить еще отличие ее от визуального искусства, которое производит единичные объекты и реально вписалось в рынок роскоши.

Чем же при подобном раскладе сил и предпочтений может приглянуться поэзия и поэт этим зловредным, злонамеренным массмедиа? Ну, если только необычным имиджем или скандальностью поведения, выходящими за пределы собственно поведения поэтического (ныне скандальное литературное поведение находится вне зоны внимания публики — последние рецидивы подобного припоминаются только из древней истории середины 1990-х). Либо остроумными откликами на актуальные события, что, по сути, и составляет единственный ресурс поэзии, явленной на телеэкране в образах и виршах поэтов — сатириков-юмористов. И проблема не в том, что они шуткуют и задействуют самые нехитрые пласты поэтического арсенала, а в том, что они актуальны и угадываемы моментально.

Следует, конечно, помянуть об иллюзии интернетного пространства, как бы открытого всякого рода нецензурированному и никоим образом не ограниченному поэтическому высказыванию. Однако его наличие мало что прибавляет, вернее, разрешает в вышеназванных нами проблемах. Вряд ли основная масса пользователей Интернета бросается к экрану в надежде получить поэтическое послание или излить себя в нем. Пропорция участников и степень задействованности их в реальном социокультурном процессе — все та же. К тому же именно открытость и необязательность данного рода письма выводят сие творчество за границы поэзии как привычно-профессионального занятия, предполагающего, помимо серьезной конкуренции текстов, также осмысленное выстраивание тактики и стратегии как социокультурного, так и культурно-эстетического поведения и имиджа. Возможно, это новый модус существования поэтического слова, но уже в такой степени размытости и интенционной перенаправленности на простое высказывание (как зачастую представляется, случайно, по инерции принявшее образ версификационного жеста, в большинстве своем за пределами культурной вменяемости), что он вполне выпадает за границы нашего рассуждения.

Вообще-то, наличествуют и другие квазипоэтические сферы литературной деятельности — писание рок-текстов, текстов авторской песни, домашняя поэзия на случай, та же интернет-поэзия. (Я не поминаю здесь сходный феномен графомании, которая ориентировалась на классические примеры и так или эдак мыслила себя в рамках традиционного поэтического поведения и социокультурного объявления в обществе.) Определение «квази» нисколько не есть уничижение данных родов словесной деятельности, но просто попытка провести более точные границы внутри вроде бы близких типов вербальной активности.

Еще раз отметим, что поэзия — это не только тексты, но специфический способ выстраивания и явления обществу значимых типов культурного, в данном случае — поэтического, поведения.

Но посмотрим, может быть, интернетный способ существования в недалеком будущем останется единственным способом бытования эдакого общепоэтизированного способа бытового речевого поведения. Если же говорить принципиально, то интернетное пространство есть зона визуально-манипулятивного, атавистически выступающего <���в данном случае> как носитель вербального послания. Ну, естественно, существенным остается у этих как бы поэтических посланий модус общения. Но для поэзии эта сторона является по-человечески обаятельной, но вполне маргинальной.

Что же в таком разе остается поэзии в ее узком определении в мире огромных тиражей, побеждающей картинки и стремительной смены стилей, моды и поп-героев, соответствующих в своей динамике рыночному принципу опережающего (яростно и со все возрастающей скоростью) морального устаревания относительно физического? Ну, прежде всего, утеря прямого и моментального влияния на культуру и социум совсем не означает вообще отсутствия возможности влияния на них. Просто это может происходить достаточно опосредованным способом, воспроизводя положение и функцию в обществе фундаментальной науки (особенно ее самых абстрактных областей, типа космологии). В свое время Пикассо на претензии относительно непонятности его творчества широкому зрителю отвечал, что оно дойдет до потребителя со временем новым дизайном унитаза. То есть через некоторое количество охлаждающих и преобразующих опосредований. Понятно, судьба поэзии непосредственным образом связана с общими перспективами литературы при меняющейся географии распределения социокультурных и культурно-эстетических функций в современном и ближайшем будущем человеческом сообществе. И больше — с перспективами печатного слова и вербальности вообще в их взаимоотношениях с визуальностью, современными технологиями и новыми носителями информации. Ну, это проблема слишком общая, туманная, исполненная некорректных экстраполяций, идеологических преференций и, соответственно, предпочитаемых утопических сценариев ближайшего и далекого будущего в пределах вообще возможной перестройки целиком старой антропологии, служившей фундаментом общности всей человеческой культуры на пределе многотысячелетней истории.