Дмитрий Пригов - Мысли

Функция же языково-культурно-критическая наиболее явно и открыто прокламируется наиболее радикальными современными поэтами в качестве основных задач и проблем творческой деятельности, впрочем, как я уже и поминал, не отменяя до конца вышеупомянутые исторически и логически предшествующие пласты и функции — магические, этические и эстетические.

Так кто же есть поэт в современном мире? Вернее, шире — Художник, орудующий всеми этими культурными пластами, языками и приемами?

На уровне создания текстов художник вполне неотличим от всех, работающих в сфере развлечения (entertainment). Тут не приходится различать тексты или произведения на традиционные, на китчевые и поп-тексты, на тексты высокой культуры (в данном случае под текстами понимаются не только вербальные, но и визуальные, и музыкальные). Все они одинаковы в своей функции развлечения, хотя и служат читателям разной степени культурной и интеллектуальной продвинутости. В пределах этой деятельности, в основном, и функционируют категории эстетических оценок и эмоционального восприятия, понятия красивого, захватывающего, изящного, грубого, потрясающего, повергающего в транс, отвратительного, милого и забавного. Как правило, один и тот же потребитель вполне может потреблять тексты различного уровня и направленности. Интересно, что зачастую даже сами творцы, радикальные в пределах своей художественной деятельности, в качестве потребителей в других, неблизких им областях искусства, являются вполне традиционными и конформистскими любителями, читателями, слушателями и зрителями. Помню, как на заре своей культурной активности, читая по московским подвалам и мастерским, я был оценен лидерами московского продвинутого андеграундного визуального искусства, впоследствии ставшими моими близкими друзьями и соратниками (уже в ту пору творившими черт-те что в сфере своей основной художественной деятельности — соц-арт, там, всякий или немыслимый по тем временам концептуализм), был оценен как взбесившийся графоман. Это вовсе не в качестве незаживающей раны и обиды и не в укор, а в качестве курьеза и парадоксальности человеческой личности, поделенной на разные, иногда даже несообщающиеся отсеки, ниши, закоулочки и кулуары.

На уровне постижения новой и все время изменяющейся действительности (ну, хотя бы все время изменяющейся ее части) и отыскания новых слов или приемов для описания ее и овладения ею художник вполне совпадает с учеными в их попытках своим языком и собственными методами сделать то же самое. Сюда же относится и проблема перетолкования и перекодировки старых языков и текстов. В том смысле, что каждая культура в соответствии с новыми идеями и проблемами перетолковывает, переводит на свой язык и носитель информации все предыдущие культуры. Как, к примеру, мы, конечно же, имеем дело не с реальной античностью, а с версией ренессансной античности, просвещенческой версией ренессансной античности + собственно просвещенческой версия античности, модернистской версией просвещенческой версей возрожденческой версии античности + модернистской версией возрожденческой версии античности + собственно модернистской версией античности. Подобное же исчисление можно сделать и для постмодернистской и постпостмодернистской версии античности и любого другого феномена. Но, в общем-то, в этой задаче нового описания мира и перекодировки всего культурного запаса человечества художник, как было сказано выше, тоже не специфичен.

К тому же, обратим внимание, что, к примеру, романная форма, и, конкретнее, каждый конкретный роман, помимо всяческих эстетических и психологических достоинств и украшений, является, собственно, некой когнитивной схемой, грубо говоря, методологическим пособием для вписывания в меняющийся и становящийся социум.

В наше время, когда поведенческая модель в сфере искусств выходит из тени просто неординарного, скажем богемного, поведения художника в свет значимого художественного акта, первичного по отношению к тексту, возникает вопрос: а может, именно в явлении нового образа художника и есть вся специфика и задача художника. Но и тут, — нет. В социокультурной практике нынешнего мира это вполне соотносится с явлением культуре и социуму нового образа, скажем, ученого, политика, спортсмена, который в наше время стал столь значимой поп-фигурой, что вполне соперничает с певцами и рок-лидерами. А подобное художническое поведение вполне описываемо фантомно-виртуальной ситуацией, явленной в известном анекдоте поры торжества фантомно-виртуальных и умозрительно-эйдических сущностей и реалий (Боже мой, неисповедимое время!) советского периода русской культуры. В магазине над стерильно-пустующим прилавком покупатель задумчиво и без всякой надежды, просто, чтобы удостовериться в соответствии реальности и обнимающей ее дискурсивности, вопрошает: