Дмитрий Пригов - Мысли

Сам же данный текст получился весьма заковыристым как по причине и месту его конкретного возникновения, так и по причине последующих попыток объяснить хотя бы самому себе все эти привходящие обстоятельства. Конечно, можно было бы упростить до уровня неких постулатов и их минимальной расшифровки. Но мне подумалось, что именно это переизбыточествующее развертывание неуверенного в себе текста с многочисленными оговорками, отбеганиями и забеганиями вперед, само, если можно так выразиться, агрегатное его состояние гораздо больше может сказать о сложности не поддающейся простому изложению проблемы и ее нынешнем состоянии, чем сухие и недостоверные как бы логические вроде бы выкладки. Посему, если вам достанет на то выдержки…

Теперь обратимся к ни в чем не повинному японскому студенту. Ну, во-первых, он ни в чем, действительно, не повинен. Во-вторых, он даже, по сути, и не японский студент. В-третьих, кому же еще поведаешь о русской поэзии в полнейшей его невинности относительно сего предмета и в смысле географическом и историческом, и культурном, и языковом, да и любом прочем? Ясно дело, для отыскания некой отстраненной, неведающей, наивной точки зрения на нас и наши как бы естественные и замыленные в этой естественности проявления, в ее как бы первозданности, нам же самим раскрывающей наш смысл и значения.

Ну не полностью, но все же нечто, что порой трудно отметить и сформулировать в пределах своей автохтонной, аборигенной аутентичности. И на просторах нынешней вселенной для отыскания подобной отстраненной, отнесенной точки зрения нет лучшего места, чем Япония, где, помимо простой удаленности во времени и пространстве, поэзия и сама письменность своим визуально-знаковым запечатлением столь отлична от нашей, что в душу западает подозрение о тотальной невозможности найти соединительные, переходные механизмы, могущие с достаточной степенью достоверности и некатастрофическими потерями быть переведенными, транспонируемыми одно в другое. Собственно, все примеры перевода японской поэзии на русский язык моментально воздвигают перед читающим неодолимую и вряд ли разрешимую проблему степени достоверности и адекватности. То есть некая версия японскости, возникшая в пределах русской культуры, является как бы принятым на веру референтом всего японского, спокойно включая в себя все, просто обозначаемое титлом «японское», и следующее неким, принятым в культурных кругах, стилистическим и жанровым чертам. Впрочем, подобная проблема возникает с любым переводом на любые языки, но в границах сходных и подобных языковых систем и способов их письменных запечатлений, представляется, процент потерь не превышает некую критериальную черту, за которой начинается говорение не о подобном, но о квазиподобном. Хотя, конечно, в пределах большой антропологической культуры все, сказанное одним человеком, может быть понято другим. Понятно, для конструирования некой абсолютно отстраненной точки зрения на наши дела можно было бы заняться этим в границах достаточно спекулятивной идеи новой антропологии. Но тут уж возникли бы абсолютно запредельные проблемы, вплоть до определения в области этой новой антропологии и неведомой нам пространственной ориентации, и положенности, и фиксации, и эмоционально-интеллектуальной конституированности в неведомых нам пока возможных мерностях. Это само по себе чрезвычайно интересно (вплоть до столь разрабатываемой сейчас в поп-сфере и кинематографе проблемы чуждости, элиености, от alien), но настолько расширяет горизонт проблемы, что размывает нашу более-менее конкретную. К тому же, не имея опоры на сколько-нибудь достоверные или хотя бы досягаемые мной корректные и возможные к полубытовому потреблению факты, нет возможности говорить о какой-либо степени верифицируемости наших возможных утверждений. Вообще-то, это не проблема в случае любых волюнтаристских экстраполяций. Но мы-то сейчас не о том. Мы-то сейчас о конкретном и легко проверяемом. Ну, нелегко, с некоторыми усилиями, но все же в конструировании квазияпонского феномена какие-никакие наблюдаемые и данные мне в прямом и неопровергаемом ощущении факты вполне наличествовали и наличествуют. Посему, вынеся за скобки как alien’ость, так и общий феномен большой антропологической культуры, остановимся на простой, явной в бытовой и современной культурной практике разнесенности европейской, и более узко — русской, и японской культур. Естественно, это построение условно и трактуемо в очень узко полагаемых рамках, не переходя к неким шпенглерианствующим попыткам и эффектным жестам принципиального отделения всего от всего, так что было бы уж и вовсе непонятно, о чем и речь может идти, если все так непонятно и непереводимо. Нет, мы все же попытаемся балансировать на некой, пусть хрупкой и даже временами сомнительной, границе понимаемого/непонимаемого и непонимаемого / абсолютно непонимаемого.