Дмитрий Пригов - Мысли

6. Надо сказать, что новая ситуация определяет и новую жизнь, новый имидж эмиграции, я имею в виду эмиграцию литературную, и ее литературу.

Вот.

Конец.

По нынешним нездоровым временам пожелание здоровья, адресованное нашим почтенным литераторам, звучит весьма даже актуально. Оно никогда не зазорно, но нынче звучит как-то если и не иронически, то с некой специфической интонацией, что ли. Вы спросите: почему бы это? С чего это вдруг наша литература, приятно молодящаяся и всегда проявлявшая изрядную активность, решительно внедряясь во все, во что только можно внедриться, может вдруг пожаловаться на здоровье?

Увы, вряд ли кто-либо может претендовать на роль серьезного диагноста, правда, у нас есть, есть некоторые не бесспорные, но и не оспоренные пока соображения на сей счет.

Для начала обратимся к нынешнему состоянию. Сегодняшняя ситуация — в отличие от совсем еще недавней, нам всем памятной — демонстрирует относительное многообразие, вроде бы свидетельствуя о начавшемся у нас процессе раскрепощения культуры. Это может быть расценено двояко: как приближение к некоему идеалу свободы и культурной секуляризации и, с другой стороны — как трагедия, крах прежнего типа сознания и используемого им языка описания, оценивающего окружающий мир в терминах единой неоспариваемой высокой культуры (то есть крах, как говорится в таких случаях, уже и всего святого).

Обе эти оценки, обе позиции, представляется, имеют дело, а вернее, просто обнаруживают себя в пределах уже явно наличествующего кризиса. Обе они описывают феномен в терминах и в рамках одного культурного сознания. Наконец, обе они, находясь в одном и том же пространстве, отражают, презентируют две постоянно существующие альтернативные и одновременно взаимозависимые компоненты русского национального менталитета.

Что же это за такие две части, две внутриутробно сросшиеся компоненты, что это за «тяни-толкай» такой?

Начнем с первой (первой по праву, как по неложным и постоянным ее презентациям, так и по реальному месту, занимаемому в русской истории и поныне) — являющей собой духовно-созидательное, миростроительное начало, которое, будучи переведенным из области метафизики в плоскость социальную, формирует позицию фундаменталистскую, в неизбежной логике своей предельной артикуляции оборачивающуюся позицией национального изоляционизма. Эта ориентация на социальную и культурную замкнутость была самым тесным образом связана с представлением о том, что — в противовес России — секуляризированный, материалистический и космополитический Запад стоит на грани глобального кризиса (причем постоянного, но особенно явного в те моменты, когда русский всеотзывчивый взгляд, расстроенный состоянием дел в своей епархии, обращал пристрастное внимание на западный ужас, укрытый за внешним его кажущимся румяным благополучием). Не менее существенным для этой апокалиптической картинки был постулат о провиденциальной роли православия, единственно способного вывести человечество из кризиса, и о России как носительнице сей высокой, не оспариваемой никем миссии. Именно эта позиция, в значительной мере сформулированная славянофильством и получившая известные коррективы в течение последних полутора сотен лет, являлась и является, несомненно, доминантой и в нашем политическом, социальном и культурном мышлении. И — в силу этой ее доминантности и определенности, то есть почти подкожного знакомства с ней буквально каждого — нет нам нужды останавливаться на ней особенно подробно.

Другая, более слабая в сравнении с первой позиция время от времени обнаруживала себя в попытках прорвать заколдованный круг, присоединиться к цивилизации и, по выражению Петра Чаадаева, «обрести себя в человечестве» (в отличие от желания обрести человечество в себе, по Достоевскому). Это, всякий сразу поймет, — позиция наших либералов.

Тут следует отметить такую черту, как имперскость русского менталитета, которая в смысле вышеприведенного описания не есть компонента этого менталитета, но как бы динамическая составляющая, наивысшего напряжения достигающая в момент слома доминирующей западной тенденции и при явно обнаруживающемся возрастании тенденции фундаменталистской (с которой в ее предельной артикуляции явно вступает в противоречие), но с еще не утерянной «всемирной отзывчивостью», ярко вспыхивающей в энергетийном поддуве крепчающего фундаментализма.