Роберто Котронео - Отранто

Отранто — место, где нет ответов даже на простые вопросы. Обыкновенные морские ежи здесь теряются в нагромождениях обозначений, в которых никто не может разобраться. Козимино указывает мне на маленький остров в южном направлении. Я пока не понимаю его размеров: может быть, это просто скала. На острове угадывается какое-то строение, а над ним кружит множество птиц. Я оборачиваюсь к Козимино, но он не смотрит на меня, пытаясь, не выпуская руля, наладить тент. Интересно, где мы находимся.

«Это остров Сант-Эмилиано. Вы его никогда не видели?».

Никогда. Над островом кружит несметное количество чаек, а строение, по мере продвижения лодки, обретает контуры башни. Козимино глушит мотор, и теперь хорошо слышны хриплые голоса чаек. Меня начинает знобить, как зимой. День испортился, море нахмурилось, начал дуть западный ветер, трамонтана, и нанес множество облаков. Солнце, алмазами сверкавшее на гребешках волн, почти исчезло и едва светило. На фоне жемчужно-серого горизонта порхали белые перья чаек. Наступила странная тишина, и это молчание шло от острова. Я бы ни за что на свете не согласилась на него высадиться: ни травинки, только камни да скалы.

«Эта башня пятнадцатого века, синьора. Говорят, там раньше была церковь, но ее разрушили. Они самые, турки».

Временами кажется, что турки здесь поубивали и разрушили все на свете. Козимино даже говорит о них по-особому, понижая голос, словно доверяя тайну. Турки ответственны за непроходимые ландшафты, за холодные зимние ветра, за разоренные церкви и дома. Турки разрушили и разбили все, даже фрески кафедрального собора. Все, кроме мозаики. Я не знаю, вправду ли эта церквушка на острове, где крики чаек кажутся голосами из несуществующего мира, тоже пострадала от турок. Да это и неважно. Теперь мне понятны слова французского студента, что мучение, ниспосланное Богом, играющим в кости, поставило это место в ряд святых мест мира. Обернувшись, я вижу, что башня слилась с удаляющимся ландшафтом.

«А вот и порт Бадиско. Хотите, расскажу его историю? Я ее хорошо знаю, и все, кого я сюда вожу, просят ее рассказать. А уж как расскажу, то дальше умолкаю и везу их внутрь. Там они выходят из лодки. Они не боятся, чувствуют себя в безопасности. А вот Энею было страшно, и святому Эмилиану тоже, а они были героями».

Ахмед мне как-то сказал, что доплыть сюда — все равно, что вернуться назад. Считается, что это место так и осталось задворками Европы с тех пор, как сюда приплыл Эней, прародитель рода Юлиев [15] Согласно античной мифологии, от легендарного защитника Трои Энея и его сына Иула ведет свое происхождение патрицианский род Юлиев. 1От Энея до Римской империи, потом Священной Римской империи и до наших дней. С бухты Бадиско, должно быть, все и началось. Но эта легенда из всех самая примитивная и лживая. Такой была бы и мозаика, если бы означала только путь от первородного греха к спасению. Это не я так говорю, это утверждает, Ахмед, великий жрец здешних мест. Он велел мне — «если тебе когда-нибудь удастся туда добраться» — обратить внимание на фиговые деревья. Они посвящены Дионису. Культ Диониса до самой Индии завез Александр Великий. Эти деревья прибыли из Греции, как Эней. Порт Бадиско имеет два прочтения: прямое и обратное. Как мозаика, как все, что здесь происходит. Как Эней и Дионис. «Синьора, знаете, как говорится об этом месте в Энеиде? „Крепнет долгожданный бриз и приближается бухта Бадиско с храмом Минервы на горе“. Это поэт Вергилий».

Снова храм Минервы, снова бриз. Я вышла из лодки, и меня опалило солнце, иссушающее кожу, даже когда небо покрыто облаками. Странная тишина окружала меня, дикие скалы круто обрывались в море. И я подумала, что так и не нырнула с лодки, наверное, не была готова, все еще считала это место опасным. Хотелось закрыть глаза и ни о чем не думать, пока Козимино не скажет, что уже пора возвращаться. Я решила больше не глядеть на берег и, наперекор тоске и страху перед неведомым, повернулась лицом к морю. На миг мне открылись Албанские горы, те самые, от которых отплывал Ахмед-Паша. На обратном пути я с моря любовалась бастионами, и во мне росла уверенность, что в городе меня ждут.

Да будет свет. Я видел, как от света загорелся корабль, угрожавший порту. Свет сделал белые стены города нестерпимо яркими. Он слепил глаза, заставляя щуриться, он смешивал очертания предметов, высвечивая их истинную сущность.

Да будет свет. Свет полуденный, смиряющий волны, утишающий ветры, сжигающий силы. Он все останавливает, обездвиживает, обнажает все страхи.