Георгий Пряхин - День и час

Она слабо пыталась урезонивать сыновей, но мало-помалу смирялась с неотвратимым — с тем, что, по мере того как истончалась, исчезала, растворялась она сама и даже быстрее, в геометрической прогрессии к этому, исчезало и все, что связывало этих чужих людей: ее сыновей и ее второго мужа. А потом и противиться не стала: сил для сопротивления не было. Ни для этого сопротивления, ни для другого. Ни для чего. Все чаще впадая в забытье, она, как тающая, в белом, льдина, уже стронулась, уже заскользила, поплыла по реке — все ниже и ниже, несомая наряду с сыновней бережной заботой другим неумолимым течением: болезни. Чем ближе к устью — тем быстрее, беспамятнее. Муж ходить перестал, сыновья окончательно оттерли, вытеснили его, а она этого, похоже, и не заметила. Ей уже было все равно.

Голос у нее был молодой, девичий, но возраст ее выдавали сыновья.

Умерла ночью. Сергей дремал на стуле подле тещи. В противоположном конце палаты, у постели матери, дежурил старший из сыновей. В палате полутемно: горела только фиолетовая ночная лампа, помещавшаяся прямо на стене и всей палате придававшая если не подводный, то какой-то аквариумный вид. В этом подсиненном, странно напряженном, сконденсированном полумраке даже редкие стоны казались осязаемыми: проплывали, едва не задевая твое лицо.

Как сын понял, что мать — умирает? Ведь тоже, казалось, дремал. Захрипела? Что-то шепнула? Просто взглянула на него? Сергей увидел, как метнулся парень со стула, зачем-то лихорадочно сбросил ботинки — только теперь, с запозданием, до Сергея донесся тонкий свистящий хрип. Дальше, вернее, не дальше, а тут же, мгновенно, без переходов, без подготовки, последовало совсем уж неожиданное. То, от чего Сергей не просто остолбенел, а похолодел. Так это не вязалось ни с чрезвычайной — затаив дыхание — осторожностью, с какой сыновья обращались с матерью, ни с Серегиным понятием об отношении к смерти, о некотором робком пиетете перед нею вообще.

Сбросив ботинки, парень все с той же молчаливой одержимостью вскочил на кровать, уперся коленями прямо матери в грудь и стал делать ей искусственное дыхание. Он резко разводил и сгибал ей руки, наклонялся к самым ее губам — спекшимся, обугленным, как Сергей потом увидел, — и с силою дул в них, пытаясь влить в нее собственный молодой воздух. Пытаясь з а с т а в и т ь ее дышать. Полетела на пол уже бесполезная кислородная подушка: последние дни женщина дышала только с ее помощью, но теперь и она не спасала и на нее надежды не было — и парень отбросил ее прочь, надеясь только на самого себя.

Река сначала несла ее на поверхности, а потом, перед финишем, накрывала с головой. Мягкой, убаюкивающей, скрадывающей волной. Фокусник накрывает предмет черной бархатной тряпкой, потом поднимает ее, но предмета под нею уже нет. Исчез.

В первую минуту Сергей растерялся и не нашел ничего лучшего, как включить в палате полный свет, — и девчонка, и Лизавета, и его теща одновременно вздрогнули, проснулись и насторожились. Парень на мгновение обернулся. Сергей увидел его перекошенное мольбой и болью лицо. Что было делать? Чем помочь? Сергей выбежал из палаты, ринулся за дежурным врачом, хотя мог бы вызвать его, нажав специальную кнопку на той же стене под синей лампой — и над входом в палату запульсировал бы красный, воспаленный сигнал тревоги, дублируясь негромкой, но требовательной сиреной у дежурного врача и на посту медицинских сестер. Запамятовал.

Они с врачом уже спешили к палате, когда навстречу им вынесся сын. Бежал по коридору босой, растрепанный, на ходу срывал зачем-то рубаху, как будто сам задыхался, как будто это ему самому не хватало воздуха, и кричал, не обращая внимания на испуганно распахивающиеся двери палат:

— Спасите! Я вас прошу! Спасите! Спасите…

Доктор, пожилой, всего повидавший мужчина, держал уже безжизненную руку, смотрел на бесполезные электронные часы на собственном запястье с их лихорадочно складывающимися, преобразующимися из одних и тех же комбинаций секундами — бег секунд напоминал многократно ускоренное развитие эмбриона: серия превращений, и глядишь — готовенькая, пухленькая, полновесная минута.

Доктор посмотрел на бесполезные часы, а парень все так же исступленно повторял:

— Спасите! Я вас прошу — спасите!

И хватал доктора за плечи.

Доктор обернулся к нему и сказал, что сделать уже ничего не может. Доктор знал, что говорил: всей палате было известно, что женщина должна была умереть еще неделю назад.