Георгий Пряхин - День и час

— Что же у вас спрашивали?

— А ничего не спрашивали. Председатель приемной комиссии как увидал меня, так и замахал руками: беременных не берем!

Она так уморительно изобразила, как председатель комиссии, видимо вполне положительный, аккуратный, привыкший к приличным, аккуратным формам старичок, панически замахал маленькими бесполыми ручками при виде этого уже хорошо вспучившегося, выходящего, выламывающегося из рамок, как из квашни, живота, въехавшего в дверь, предваряя самое абитуриентку. Так уморительно, что и мне не оставалось ничего другого, как рассмеяться.

— Положение у них такое: беременных не брать. Как пленных — чтобы не было потом канители с академическими отпусками и прочим. Я ему: да я, мол, не буду просить академический отпуск, я так, без отрыва рожу. А он еще больше замахал, как будто я прямо сейчас, в кабинете, и разрешусь. У них положение, а меня вся деревня провожала, все мои бабки к автобусу вышли. Мне теперь и встречаться с ними стыдно. Приехала и задами, огородами, домой. Что сказать? — не приняли, потому что беременная? Какой дурак поверит? Раз не приняли, значит, дура дурой, а мы-то, скажут, за умную ее держали. Не приняли — значит, не положено принимать из Белой. Они-то вбили себе в голову, что, раз будет в деревне свой учитель с высшим образованием, раз будут его учить, пусть хотя бы и заочно, значит, не закроют школу в Белой. А раз так — и деревне переводу не будет. А не приняли, значит, все-таки крышка Белой… Поневоле заплачешь.

Заканчивала рассказ уже на другой, грустной ноте, но в самом конце все-таки не выдержала, опять прыснула:

— Почему когда еще присылали документы, не указали в них, что вы беременны? — опять передразнила председателя. — А я: да там графы такой нету! И потом, это ж дело наживное: сегодня не беременная, а завтра, глядишь, беременная. Ну он совсем — чуть со стула не сковырнулся. Да она, говорит, еще и грубиянка! На том и расстались.

Съемки давно закончились. А снимали мы передачу о том, как в области организован сельский досуг, и признаться, «культурный десант» в Белую был организован с учетом передачи, и в данном случае Белую выбрали именно потому, что она была самой дальней, самой глубинной. Выбрали в качестве символа: вот-де как поставлено дело — даже такие медвежьи углы не обойдены заботой о досуге. «И потом, — как сказали нам в райцентре, — не только самая дальняя, но еще и самая интересная…»

Уж не заметками ли в райгазете руководствовались!

Съемка закончилась. Деревня потчевала артистов, работников районной торговли и Центрального телевидения домашним квасом. За мной уже прибегали посыльные: пора в обратный путь. Дом был показан мне до последних закоулков — туда, куда и впрямь не могла проникнуть, протиснуться хозяйка, меня сопровождал ее малыш. Малыш впереди, я посередине, замыкающей овчарка Пальма. И царская пятирублевка была продемонстрирована и на вид, и на ощупь. И «чеховская» тетрадь прочитана от корки до корки. И маленький человечек — от его матери я узнал, что он вполне сносно играет в подкидного, от дедов научился: с кем поведешься, от того и наберешься — тем же мака ром, за руку вел меня через деревню к автобусу.

Солнце уже перекатилось на другую сторону Белой, и свет его как бы материализовался. Он уже не был сияющей пустотой, обрушивающейся с поднебесья. Золотые прожилки потянулись в нем, невесомая, как с бабочкиного крыла, кристаллически взблескивающая пыльца поплыла в остывающем воздухе. А может, то просто липовый цвет, доселе беспрепятственно оседавший на землю, теперь, когда солнце сменило угол зрения, тоже подчинился его прищуру и отвесное, хотя и плавное падение сменил на полный покой.

Вместо того чтобы падать — поплыл…

То ли свет, переходящий в липовый цвет. То ли цвет, переходящий в солнечный свет.

Поднялся на подножку автобуса — заждавшийся народ в нем уже недовольно шумел, — Пальма, сидя на земле, сдержанно вильнула хвостом, а представитель местной флоры потихоньку выпростал свою ладонь из моей и сказал:

— До новых встреч в эфире!

Так и сказал. Повторил шутливую расхожую фразу или действительно узнал? Если узнал, то это был первый случай «узнавания» в моей жизни — на телевидении я, повторяю, без году неделю. Во дает!

Узнал — не узнал, но парень, надо сказать, не промах. Не думаю, что просто так, за здорово живешь, решил сводить меня к себе домой.

Наверняка понял, что его мать обидели. И ему надо было как-то утешить ее. Помочь ей. По своим детям знаю, как чувствителен этот народец к обидам своих родителей. Они конечно же не броня, они — мембрана, живая, чуткая, пронизанная, просвеченная капиллярами и нервными волокнами. Мембрана — заслоняющая? предваряющая? — наш, взрослый мир. И все, что летит в нас, на какое-то мгновение застревает, резонирует в ней. Так и тут. Малыш понял, что у матери беда, и какими-то неисповедимыми путями нашел, «вычислил» человека, который может ей помочь. Не понимая, в чем конкретно нужна помощь, уразумел одно, главное — что тут необходима помощь со стороны. Извне.