Георгий Пряхин - День и час

Надо сказать, поворот был совершен без особых колебаний: у Игната Тимофеевича обнаружился вполне благородный повод пройтись огнем и мечом по бельским алкогольным заначкам.

В Белую въезжали затемно, и Ольга думала о том, как же хорошо, что ей встретился Игнат Тимофеевич. Хорошо еще и потому, что благодаря этой встрече Антон Павлович после долгого перерыва появляется в Белой самым натуральным образом. Так же как въезжал в нее и много-много лет назад — на кобылке.

Опустим объяснение Ольги с мужем — оно не доставило ей хлопот, особенно если учесть, что тут же, рядом, находились еще и Игнат Тимофеевич, и его кобылка и надо было позаботиться о них. Да муж никогда и не требовал от нее отчета, тем более в сфере, в которой заведомо признавал ее приоритет.

В общем, сидели они за полночь, ужинали, пили чай. Ольга выставила мужикам заначку, сын, соскучившись по матери, спал у нее на руках — хитрый таки народец: только поднесешь его к кроватке, он тут же открывает глазенки, просыпается, словно споткнувшись во сне, а на руках, несмотря на свет настольной лампы, на разговор вокруг, дрыхнет без спотыкачки. Кобылка Игната Тимофеевича, уткнувшись мордой в задок телеги, куда ей подсыпали пшеницы за полным отсутствием и в доме, и в колхозных севооборотах овса, вздыхала за окном ну точно как корова. Бюст рафинадно белел посреди стола — существовала опасность, что никакая другая мебель в доме его не выдержит, — и Игнат Тимофеич под конец неоднократно порывался чокнуться со своим недавним пассажиром.

А на следующий день, получив разрешение в сельсовете (а кто б ей, единственному бельскому депутату, отказал?), Ольга объявила по деревне, что через воскресенье в Белой состоится открытие памятника Антону Павловичу Чехову.

Ольга давно уже думала, где установить памятник. Возле дома? Неудобно. Вроде как принадлежность их двора. Будто присвоили право и на памятник, и на память. А память не может быть присвоенной. Память должна быть общей, считала Ольга. И после долгих размышлений выбрала вот какое место: перед школой. Перед школой, а значит — и перед фельдшерским пунктом, что тоже очень кстати. Ведь по профессии Чехов врач и даже в Белой, на отдыхе, говорят, принимал в барской усадьбе приболевших крестьян.

Перед школой. Перед фельдшерским пунктом. А в общем-то, если уж быть совсем откровенной, то ведь и перед ее глазами тоже. Как и всякая женщина, в душе она, хоть и сама себе в этом не признается, не настолько бескорыстна, чтобы вот так, за здорово живешь, «с концами», как еще говорят в Белой, взять и отдать в общее пользование свое кровное. Не-ет. Помимо того что она все-таки женщина, а точнее сверх того, она ведь еще и б е л ь с к а я женщина. А бельская — ей, как правило, кроме как на самое себя, рассчитывать не на кого, и копеечку свою она держит под уздцы. К о н я н а с к а к у о с т а н о в и т… Бельская, может, потому всякий раз так и радуется появлению Игната Тимофеевича, что вовсе не считает ежемесячную выдачу пенсии железной закономерностью. Скорее, счастливая случайность. В душе она, пожалуй, даже удивляется простоватости государства, которое так, почем зря, пуляет денежку. И Ольге спокойнее, если ее приобретение у нее на глазах.

Ведет урок, ходит от парты к парте, а стоит чуть-чуть скосить глаза — и вот он, за окном, белеет на фоне черных, корявых липовых стволов. Стволов, которые, наверное, еще помнят его живого.

Корысть? Тщеславие? Да нет, ей и впрямь спокойнее. Увереннее. Когда в любую непогоду — и на дворе, и на душе — там, между сумрачными вековыми стволами, белеет. И спокойнее, и осмысленнее, что ли.

Вот ведь сколько всего сошлось под этой крышей: и школа с детворой, в том числе и с ее собственным сыном, и фельдшерский пункт — фельдшера нет, а старухи идут, и Ольге поневоле приходится если не лечить, то выслушивать их, и старухам кажется, что уже от этого им полегчало. И памятник. Иногда Ольга и сама себя ощущает такой вот крышей. Распростерлась над Белой и держится неизвестно на чем.

Пришлось Михаилу с дедами сооружать напротив школы постамент для памятника. Сначала хотели сложить из жженого кирпича, оштукатурить, зацементировать. Но председатель колхоза сказал, что кирпич — это «колхоз-малхоз». Что тут нужен бетон. И взялся раздобыть его. И раздобыл. И закипела напротив школы работа. Все бельские долгожители опять оказались при деле. Была сооружена опалубка, замешен раствор…

Словом, стоило Ольге чуть-чуть скосить глаза, и она видела изляпанную, крепко загоревшую — это даже не загар, а прямо-таки тавро, вынесенное еще из Афганистана, — спину, которую вечером ей надлежало скоблить и драить с тем, чтобы еще позже, уже во сне, уже почти бессознательно, теми же ладонями нежно ворожить над нею, как бы залечивая, задышивая, замаливая свою же недавнюю праческую ретивость.