Георгий Пряхин - День и час

Старуха обиженно поджала губы, встала со стула:

— Спасибо за чай.

Ольга ее задерживать не стала. Проводила по лестнице, вывела за калитку.

— Это вам спасибо, бабуся. А насчет изгороди не беспокойтесь. Завтра как раз буду у председателя — обязательно скажу. Хотя куда вам торопиться, живите себе.

— Да нет, дева, — спокойно и грустно ответила Стеша. — Эту зиму уже не переживу.

Тщательно повязала голову белым платочком и, не попрощавшись, побрела по тропинке. Прошла несколько шагов, остановилась, обернулась:

— Так ты уж, дева, постарайся до зимы успеть.

И заковыляла дальше.

Лето было на самом изломе, когда в воздухе уже появляется, трепещет текучий ртутный блеск, как на изломе высокосортной стали. Он уже не добавляет жара, тепла, а только света, резкости, дальности видения. И все вокруг как бы подхлестывается этим неверным блеском: еще выше взметается струнный стон цикад, гуще, слаще текут над землею ароматы цветов и плодов, выгибается, тоже приобретая на солнце, на отдалении сивый, матерый, легированный блеск, ржаной и ячменный колос — чтобы еще через день-два, если упустят его, «потечь»… Все — на высшей ноте. Все — на грани. На изломе. Чтобы через день-два «потечь». Извергнуться. Резко переломиться к осени.

Прямо посередине лета занесена серебряная палочка осени. Клинок — взмах его неуловим, но след слепит глаза.

И вот в этом надтреснутом, перезревшем мире — отсюда и блеск, отсюда и стон, временами уже срывающийся на визг, — маленькая, согбенная старуха в темном, но с белым, тоже трепещущим, как летняя бабочка в траве, платком на седине, которую даже открывать здесь, наверное, было бы опрометчиво, как опрометчиво держать на виду сверхчистые вещества. Разрушительное взаимодействие. Сухой, темный, окостеневший стебель укромно, скрытно, подладясь под общий тон, несет под абажуром лета свой выстраданный цветок.

Пригоршню снега.

Ольга зажмурилась, постояла и пошла в дом. Медленно поднималась по ступеням, не отнимая ладонь от круглой, вощеной балясины перил. Балясина из простого дерева. Клен, наверное. Но за долгие-долгие годы общения, соприкосновения с человеком, его руками приобрела, как старинный деревянный инструмент, некую одушевленность. И в фактуре — легкое, хорошо высушенное, выспевшее дерево ластится сдержанно, по-кошачьи, и тем не менее ластится к ладони. И цветом — все краски давно слезли, муж, ремонтируя дом, собирался покрасить и перила, но Ольга отговорила. Он не совсем понял, почему не надо ни красить, ни хотя бы покрыть лаком старенькую балясину, но тем не менее послушно исполнил ее каприз. Она не так часто просила его о чем-либо — ей самой нравилось служить ему. Так вот, краска у перил давно стерлась, и цвет у них был уже не древесный, а телесный. Живой, теплый. Человеческий. Ведешь ладонью по балясине, и кажется, будто она скользит — нет, не скользит, движется, узнавая — по дружеской руке.

— Вот это дом! — думала Ольга, медленно преодолевая ступеньку за ступенькой.

Нельзя сказать, что Ольга раньше не читала Чехова. И читала, и знала. Ну, особенно там «Ионыча», «Человека в футляре», «Вишневый сад»… То, что проходили в школе, чего касались в педучилище. Ольга закончила Сызранское педагогическое училище, одно из самых именитых в стране, открытое еще в 1921 году по личному указанию Ленина, помнившего, вероятно, еще по своему юношескому краткосрочному пребыванию в нем темный быт этого захолустного волжского городка. И их директриса, полная, опрятная и какая-то очень домашняя женщина в золоченых очках, которую ее воспитанницы тем не менее за глаза звали не иначе как настоятельницей, говорила, обращаясь к ним: «В вашем лице маленький человек, может, впервые встретится с культурой в самом широком понимании этого слова. С учетом этого обстоятельства мы и готовим вас к педагогической деятельности». Деятельности… При всей своей домашности, здравости — особенно когда речь шла об отстаивании материальных интересов училища, как-то: строительства, снабжения, канализации и т. п., — Галина Константиновна все же питала чисто просвещенческую слабость к патетике в вещах несколько абстрактных.

В общем, в педучилище они еще раз прошли «Ионыча», «Человека в футляре», «Вишневый сад»…

Теперь же Ольга не столько перечитывала Чехова, сколько передумывала. И что бы ни делала, как бы ни крутилась по дому, а всегда помнила о бабкином рассказе. Так в ее «системе координат» появилась еще одна, третья, постоянная точка. Чехов. Есть такой способ размножения лозы: ее присыпают к земле и в месте соприкосновения с нею прикапывают. Со временем в этом месте у лозы проклюнется почка и даст корешки. Так и с Ольгой: она и не заметила, как оказалась распластанной по этой земле, и уже не сдвинуться, не сорваться — укоренилась.