Георгий Пряхин - День и час

Хамид вместе с тобой побывал несколько раз в районной библиотеке — через полгода ты плясал на его свадьбе в доме у одной из юных библиотекарш.

Правда, своим родителям о свадьбе Хамил не сообщал: боялся. «Лучше сразу приеду с женой — не выгонят же», — говорил.

А по глазам видно: не ровен час — могут и выгнать…

Где они сейчас, Хамид и его юная библиотекарша?

…Вот когда вы с Муртагиным проговорили в политотделе едва ли не всю ночь!

Ты сидел, Муртагин опять косо ходил по кабинету перед тобой. Разговаривал негромко — то сам с собою, то с тобой. Больно мял свои онемевшие, будто с мороза, нездоровые пальцы. Корил себя: когда же он упустил эту опасную тенденцию? У нас ведь сейчас могут появиться не только отделения, взводы из солдат практически одной национальности, но и целые роты. Когда же мы проспали?..

И роты — могут. Ты сразу вспомнил свою собственную строительную часть. Там не говорили «пятая рота». Там говорили: «Кавказ» И не говорили «вторая» — «Карпаты». И на твоих глазах, вспомнил ты, назревала стычка между ними. Из-за пустяка. Что-то когда-то не поделили на танцах — в этом-то девичьем царстве! «Наших бьют!» Тебе, тогдашнему секретарю комитета комсомола части, в ту ночь тоже не пришлось уснуть: вместе с комбатом Каретниковым разводили две петушиные стаи по исходным позициям. По казармам. Комбат не стал вызывать комендатуру и наутро вершил суд самолично: немало народу тогда прямо с утреннего развода направились на гауптвахту. На месяц для всей части отменили увольнительные. Тем, считалось, конфликт и был исчерпан.

А был ли?

О многом говорили с Муртагиным. Говорили. Молчали. Думали.

Только работая вместе, бок о бок, молодые люди р а з н ы х национальностей могут проникнуться друг к другу действительным человеческим теплом. Во всяком случае, в большей степени, чем сидя рядом на политзанятиях.

Братство не может быть организованным. Раз и навсегда данным. Тут единица измерения — единица. И как любое человеческое чувство, оно каждый раз зарождается (или не зарождается) в каждой конкретной душе. И каждый раз проходит (или не проходит) все фазы развития любого человеческого чувства, тем более такого тонкого, как любовь, — а что есть братство, как не разновидность любви?

Совпадение, но примерно такие же разговоры вы вели после и с Хамидом — в энской районной библиотеке. И тоже вполголоса, хотя чаще всего бывали тут одни — чтоб не спугнуть эту солнечную тишину.

Вот вы с ним, с Хамидом, действительно были на пути к братству. Потому что вместе читали или потому что вместе копали?

Где он сейчас?

А наутро после твоего сообщения у Муртагина был тяжелый разговор с командиром соединения. Муртагин настаивал на переформировании подразделения, тот не соглашался. Потом Муртагин сам две недели не заходил в политотдел — дневал и ночевал в частях. Потом собрали партийный актив, на котором он же, Муртагин, делал доклад: «О культуре межнациональных отношений в частях и подразделениях УИР». После его доклада — а на активе опять присутствовал московский генерал — ваше соединение покатилось со всех ранее завоеванных первых мест.

«У них оказывается такие дела, такие ЧП…» — загуляло по политуправлению военно-строительных войск.

У них.

В частях началось переформирование. Производительность труда упала. В УИР посыпались комиссии.

Так-то, Хамид. Вон что ты натворил.

Народ в штабе ходил мрачнее тучи. И только Муртагин как будто повеселел. Зажегся. Зазвенел. Так звенит, вгрызаясь во что-то натуральное, в д е л о, лучковая пила. По итогам той «командировки» Муртагин вначале — как раз под утро, сгоряча — хотел предоставить тебе краткосрочный отпуск на родину. Но какой там отпуск: политотдел закрутило в штопоре. Народ, включая тебя и даже включая капитана Откаленко, разметало в командировки. Народу — Муртагиным — велено было, находясь в командировках, жить не в гостиницах, а в казармах, с солдатами.

Много дней спустя, случайно встретив тебя в одной из частей — ты тоже оказался на казарменном положении, — Муртагин улыбнулся и шутливо развел руками:

— Значит, отпуск посреди полей и лесов.

— Болот, — поправил ты его так, чтобы никто не услыхал. И добавил в тон Муртагину: — Трудовые будни — праздники для нас.

Муртагин же, тоже, можно сказать, по итогам твоей «командировки», получил строгий выговор с занесением в учетную карточку члена КПСС. «За слабую работу по интернациональному воспитанию воинов-строителей».