Франц Холер - Стук [litres]

– Правда?

– Да. А ты?

– А я вообще не знаю. Никогда не спрашивала у матери.

– Ты можешь быть только воскресным ребенком.

– Да что ты, я скорее дитя понедельника.

– Дитя воскресенья. Твоя мать, несомненно, об этом позаботилась.

– Если бы это можно было планировать.

– Почему нет? Моя мать утверждает, что она меня выдерживала до полуночи.

– И когда же ты появился на свет?

– В десять минут первого, уже в воскресенье.

Анна засмеялась:

– Теперь все ясно. Ты дитя ночи. Твоя мать хорошо постаралась. И вообще, – продолжила она, – милые у тебя родители, весьма себе на уме, оба.

– Что ты, – возразил Томас, – мы вообще-то всегда жили дружно.

– Никогда никаких скандалов? Из-за тряпок, гулянок, девочек, школы, денег?

– Все путем, – сказал Томас и заметил, что этот допрос ему несколько неприятен; уж лучше бы он сейчас признался в глубоком разладе с родным домом, что уже давно заставило его почувствовать себя одиноким.

Но его детство было легким и безоблачным. Бесконечные радостные дни всплыли в его памяти. Вот он безмятежно играет в саду с Мириам, теперь он будет отцом, а она – матерью, и медведь-панда – это мальчик, и кукла – это девочка, панда – ленивая обжора, кукла прилежна и заносчива, и потом они играли в софтбол на площадке гаражной крыши, не друг против друга, а друг с другом, как долго они могли перебрасывать мяч туда и сюда, чтобы он не падал, он завел дневник, куда заносил результаты, рекорд был где-то под восемьсот, и потом он стал бойскаутом, и они шли по следу и запутывали следы, сменяли посты и жгли костры в Эрленбахском ущелье, школа не стоила ему никаких усилий, он легко поступил в гимназию в Цюрихе, в Ремибюле, на литературно-языковое направление, с латынью, и каждую зиму он ездил кататься на лыжах и заниматься сноубордингом в Понтрезину, где его родители купили квартиру, и дом в Эрленбахе тоже принадлежал им, и, когда однажды речь зашла о том, чтобы приобрести земельный участок в Фельдмайлене, чтобы там построиться, он и Мириам защищали их дом с башенкой, который так нравился им обоим. Над верхней комнатой в эркере, где располагался кабинет отца, было еще небольшое чердачное помещение под скатом башенной крыши с круглыми окошками на Цюрихское озеро, и это было излюбленным местом Томаса, особенно при надвигающейся грозе, когда черные плотные тучи раздувались над другим берегом, как духи в бутылках, и на берегу озера зажигались оранжевые огни, предупреждающие о буре, и потом сверкали первые молнии и прокатывался гром над озером, и тогда Томас любил сидеть там, на старом заморском чемодане, и смотреть в окно.

– Ты ссорилась со своей матерью?

– Ужасно, – сказала Анна.

– Из-за чего?

– Из-за всего. Мне казалось, что мы абсолютно разные. Она для меня была слишком хаотичной. Без постоянной работы, часами болтала по телефону с подругами, вместо того чтобы помочь мне с заданиями, не убирала посуду, разбрасывала белье, она была красивой и привлекательной женщиной, иногда приводила домой своих поклонников, из которых никто надолго не задерживался. А я была мещанкой. Как будто я была матерью, а она моей дочерью, и я уже рано начала ее критиковать, и это она выносила с трудом.

Анна вспомнила, как однажды, когда она проснулась ночью и ей захотелось к матери, она увидела висевшее в коридоре чужое пальто, и из спальни послышались стоны. Тогда она написала на листке бумаги: «Мама должна со мной ласкаться, а не с тобой, ты, обезьяна» – и сунула записку в ботинок под пальто. «Со мной» она подчеркнула красным карандашом. Мать тогда ее упрекала, что этот мужчина только из-за нее не пришел больше, а ведь с ним она надеялась завязать крепкую дружбу. Но если он только из-за этого так обозлился, то он не может быть матери настоящим другом, сказала тогда Анна.

– Ты знаешь, какие слова моей матери меня больше всего раздражали?

Конечно, Томас этого не знал.

– Ты же была моим желанным ребенком, говорила она. И после этих слов как минимум три часа не разговаривала со мной.

– А твой отец?

– Я его совсем не знала. Они развелись, когда мне было два года. Родительские права получила моя мать, и отец был, видимо, рад, что ему не придется заботиться обо мне. Я его увидела в первый раз на маминых похоронах.

– И что?

– И ничего. Он мне не понравился. Я никогда не была такой несчастной, как в тот вечер. Потеряла мать, да и отца тоже.

– Могу я наконец взять тебя в свои объятия? – спросил Томас и притянул девушку к себе.