Эдуард Овечкин - Норд, норд и немного вест

Зафрахтовали большой прогулочный катер, и Миша рассказал Маше их план: они выходят в залив, там пускают в плавание венок в память о погибших товарищах, а потом едут в Пушкин, на дачу к их старшему помощнику на торжественный стол из шашлыков и всякого остального.

— Миша, а вы ничего не говорили мне про дачу, — укорила его Маша.

— Боялся, что не поедете, — признался Миша, — вину свою полностью признаю и сердечно раскаиваюсь в этом злодеянии!

С Машей все знакомились, но она почти никого не запоминала: лица, имена, сочувственные фразы и подбадривающие слова мелькали перед ней разноцветным калейдоскопом, то складываясь в стройные узоры, то вновь рассыпаясь. На катере ей нравилось, нравилось лететь на нём куда-то и подставлять лицо ветру и смотреть на Егорку, который был в восторге от того, что они идут (его быстро научили говорить «идут» вместо «плывут») в самое настоящее море. Восторга своего, по-детски непосредственно, он не скрывал, а делился им с окружающими, как самый настоящий мот и кутила, заражая всех вокруг восторгами от такого, казалось бы, не сверхъестественного события, да ещё и окрашенного траурными тонами.

Выйдя в море, остановились. Налив себе по рюмке, стоя без головных уборов, выслушали речь старпома о погибших товарищах, о памяти, которую они должны теперь носить в своих сердцах всегда и жить не только за себя, но и за тех парней, и к каждому своему поступку, каким бы мелким и незначительным он не казался, ставить мерку справедливости не только свою, но и другую, — своих погибших друзей.

Выпили, опустили венок в воду, и капитан катера дал длинный прощальный гудок. Долго стояли у борта, смотря на уплывающий венок. Рассказывали по очереди истории и про Славу, и про Сашу, и истории эти из торжественных неумолимо перерастали в интересные и весёлые. Маша сначала не осуждала, нет, но удивлялась, как они даже смеются, но потом поняла, что да — именно так и правильно, именно такой след и должен оставлять за собой человек: не из горя, печалей и вздохов, а из радости и смеха, а горе и печаль отлично могут уместиться на венке и плавать себе по морям да океанам сколько им влезет.

И Миша тоже рассказывал: одну уморительную историю про то, как Слава купил себе какие-то шикарные ботинки, а Миша с друзьями заставил его их обмывать, и они потратили в ресторане денег в пять раз больше, чем стоили те ботинки, которые, в итоге, развалились через два месяца, но зато то как они их обмывали, вспоминали потом долго! И про Машу тоже рассказывал (посмотрел на неё, спрашивая разрешения — она утвердительно кивнула) и Миша рассказал, как в тот день, когда Слава познакомился с Машей, была отвратительная погода и Миша, проводив свою даму из театра, долго не мог взять такси и приехал домой промокший до костей, промёрзший до дна и злой, напился парацетамола, чтоб не заболеть и лёг спать, но тут прибежал Слава и он был так возбуждён, так счастлив, что носился по квартире и не мог найти себе места и всё время тормошил Мишу, чтоб тот немедленно встал и выслушал его: так много счастья, говорил Слава, так много надежд и радужных ожиданий, что я непременно должен ими поделиться, иначе лопну, а ты, чёрствый Миша, как сухарь, а называешься ещё моим другом, и если немедленно не встанешь, то весь оставшийся отпуск вынужден будешь отчищать с поверхностей квартиры ошмётки моего богатого внутреннего мира. И Миша встал — так заразительна была радость Славы, и достал из специального шкапчика бутылку армянского коньяка с выдержкой чуть не в пятьдесят лет, и они пили этот коньяк из чайных чашек (не хотели лезть за бокалами и будить маму), но мама всё равно проснулась, потому что Слава не мог говорить тихо и, захлёбываясь от восторга, рассказывал Мише, какая Маша красавица, какой Егорка умница и как они хорошо провели время. И мама возмутилась, что они пьют коньяк для торжественных случаев, даже не разбудив её, непосредственную владелицу этого коньяка, и ну-ка, дайте мне немедленно чашку, да кому нужны эти бокалы, не каждый день в их доме любовь рождается, бокалы слишком чопорны для такого случая, а вот чайные чашки — в самый раз!

Маша, слушая рассказ, снова плакала, но слёз своих не стеснялась, хотя прежде проявление крайних эмоций на публики не допускала, — вокруг неё плакали многие женщины и некоторые мужчины тоже тёрли глаза, жалуясь на солёные брызги волн. После этого стало легче и Маша подумала, что Миша был прав вчера, когда не сказал ей про дачу — она точно отказалась бы, а теперь ни секундочки не жалеет, что согласилась и, конечно же, поедет с ними.