Харуки Мураками - Норвежский лес [litres]

– Ну и хорошо.

– «Ну и хорошо», – повторила Мидори. – Нет, все-таки, у тебя странная манера речи.

– Разве?

– Это к слову. Я думала. Про тот день. Неплохо, если бы то был мой первый в жизни поцелуй с парнем. Если б я могла сама составлять свою жизнь из фрагментов, сделала бы этот поцелуй первым. Непременно. И жила бы потом, размышляя вот так: «Что сейчас делает Ватанабэ, с которым я впервые в жизни поцеловалась на чердаке?» Даже сейчас, когда мне уже шестьдесят четыре. Разве не прекрасно?

– Прекрасно, – ответил я, вынимая из скорлупы фисташки.

– Слушай, почему ты такой рассеянный? Уже второй раз спрашиваю.

– Видимо, еще не вписался в этот мир, – немного подумав, ответил я. – Иногда мне кажется, что здесь – ненастоящий мир. И люди, и окружающий пейзаж – ненастоящие.

Мидори оперлась одной рукой о стойку бара и посмотрела мне в лицо.

– По-моему, у Джима Мориссона были такие слова. «People are strange when you are a stranger» [34] Зд . – «Люди странны, если ты странник» ( англ .). .

– «Пи-ис», – сказала Мидори.

– «Пи-ис».

– Поехали со мной в Уругвай? – продолжала Мидори. – Бросим все – любимых, семью, институт…

– Неплохая мысль, – рассмеялся я.

– Тебе не кажется прекрасным все бросить и уехать туда, где никто тебя не знает? Иногда ведь так и хочется сделать. Нестерпимо хочется. Поэтому если ты меня увезешь куда-нибудь далеко, нарожаю тебе крепких, как бычки, малышей. И все будем жить счастливо. Кататься по полу.

Я рассмеялся и допил третью водку с тоником.

– Или ты не хочешь крепких, как бычки, малышей и кататься по полу?

– Интерес испытываю великий. И хочу посмотреть, какие они, – ответил я.

– Ну и ладно, раз не хочешь, – жуя фисташки, сказала Мидори. – Мне-то что? Выпиваю в такую рань, несу всякую чушь. Придет же в голову – все бросить и куда-нибудь уехать… Ну, и что там будет, в этом Уругвае, кроме ослиного дерьма?

– Пожалуй, ты права.

– Вокруг сплошное ослиное дерьмо. Останешься здесь, поедешь туда… Мир – сплошь ослиное дерьмо. На, дарю эту каменную, – протянула мне Мидори фисташку с такой твердой скорлупой, что я с трудом справился. – Но в прошлое воскресенье мне полегчало. На пожар посмотрели, выпили, песен погорланили. Давно я так не расслаблялась. Еще бы – все от меня чего-то требуют. Стоит с кем-нибудь увидеться, и начинается: одному – то, другому – это. По крайней мере, тебе от меня ничего не нужно.

– Я не настолько хорошо тебя знаю, чтоб вымогать.

– То есть, узнаешь лучше – тоже начнешь? Как и все остальные?

– Не исключено, – сказал я. – В реальном мире многие живут вымогательством.

– Но ты этого делать не станешь. Мне так почему-то кажется. В вымогательстве я – большой специалист. Ты не из той породы, поэтому мне с тобой спокойно. Знаешь, в мире немало людей, которые любят, чтобы у них вымогали, и вымогают сами. А когда начинается суета, поднимают шум. Им это нравится. А мне – нет. Маются, понимаешь, от безделья.

– Слышь, а ты, например, что-нибудь вымогаешь? Ну, или там… может, что у тебя?

Мидори сунула в рот льдышку и пососала ее.

– Хочешь меня поближе узнать?

– Есть интерес. Небольшой.

– Послушай, я задала вопрос: «Хочешь меня поближе узнать?» Тебе не кажется, что ответ не в тему?

– Хочу поближе узнать. Тебя, – сказал я.

– Серьезно?

– Серьезно.

– Даже если потом захочется отвести глаза?

– Что, такая страшная?

– В каком-то смысле, – сказала Мидори и нахмурилась. – Хочу еще выпить.

Я подозвал официанта и заказал по четвертой порции. Пока не принесли выпивку, Мидори сидела, облокотившись на стойку бара. Я молча слушал «Honeysuckle Rose» Телониуса Монка. В баре было еще пять-шесть посетителей, но выпивали только мы. От аромата кофе в полумраке бара было интимно.

– Ты свободен в следующее воскресенье?

– Я тебе уже говорил, что по воскресеньям всегда свободен. До шести часов, когда мне на работу.

– Тогда поедешь со мной?

– Хорошо.

– Я заеду за тобой в общежитие. Время точно сказать не могу. Ничего?

– Без проблем, – ответил я.

– Знаешь, Ватанабэ, что мне сейчас хочется сделать?

– Даже представить себе не могу.

– Завалиться в мягкую постель, это во-первых, – сказала Мидори. – Мне хорошо, я пьяная, вокруг нет ослиного дерьма, а рядом лежишь ты. И медленно меня раздеваешь. Очень нежно. Как мать раздевает своего ребенка. Аккуратно.

– А-а, – сказал я.

– Мне какое-то время так хорошо, что я лежу и кайфую. Но вдруг прихожу в себя и кричу: «Перестань, Ватанабэ! Ты мне нравишься, но у меня сейчас другой парень, и я так не могу. Я в этом смысле строгая. Поэтому отстань. Прошу тебя». Но ты не отстаешь.