Леонид Милош - Братья по крови

В следующее мгновение он медленно и молча опустился перед ней на колени, обнял ее ноги и стал исступленно целовать их:　

— Прости… Прости меня… Любимая… Наташенька… Я последняя сволочь, но я искуплю свою вину, я буду на руках тебя носить, я буду поклоняться тебе, как богине. Ты и есть богиня, ты самая настоящая святая. И я люблю тебя и больше не отдам никому.　

Наконец она стряхнула с себя оцепенение, наклонилась к нему:　

— Не надо, вставай.　

— Не встану. Я не имею права, пока ты не простишь меня.　

— Я давно уже тебя простила. Вставай! Прошу тебя! Он медленно и тяжело поднялся:　

— Наташенька… Любимая… Теперь мы всю жизнь будем вместе… Бог соединил нас.　

— …Нет.　

— Но почему?!　

Его отчаянный голос болью отозвался в ее сердце.　

— Потому что я не могу.　

— Ты не хочешь быть со мной?　

— Не в этом дело, Боренька. Просто я не свободна.　

— Как так? Ты же сказала…　

— Да, я не замужем. Но я обещала одному человеку, что буду его. Таково было условие твоего освобождения.　

При этих словах он как-то весь согнулся, словно пришибленный, и тяжело замолчал. Вот, значит, какова истинная цена его освобождения! Душа разрывалась, и ему хотелось заорать: «Ну, где же ты, Боже, зачем ты дал ее мне, чтобы снова отнять?!» Он стоял сгорбившись, и его лицо сразу резко состарилось. Затем он снял очки и тихо спросил:　

— И когда же мы с тобой увидимся снова?　

— Теперь, наверное, уже никогда.　

— Почему? Ты не хочешь быть со мной?　

Она ответила не сразу, и было видно, что этот ответ дался ей нелегко.　

— Пойми, я обещала другому человеку, и, боюсь, он меня не отпустит. А обманывать его я не могу.　

Она посмотрела ему в глаза с таким отчаянием и грустью, что у него защемило в груди. Сердце так бешено стучало, что, казалось, вот-вот выпрыгнет наружу.　

— Прости меня, Наташенька, прости, если можешь! Судьба меня очень сильно наказала.　

— Все будет хорошо, Боренька. У тебя семья, дети. Они любят тебя, а это такое счастье.　

— Да, конечно, — хмуро склонил он голову.　

Где-то сзади послышались шаги, затем громко хлопнула дверца «Запорожца».　

Наташа притянула его к себе, поцеловала в губы и прошептала:　

— Ну все, тебе пора. Иди.　

Он тоже поцеловал ее, крепко обхватил за талию, словно не желая расставаться с этим видением, потом молча отвернулся и медленно, тяжелой походкой зашагал к машине, Он с трудом сдерживал слезы. Такая свобода была ему не нужна.　

Степаныч молча запустил двигатель и резко тронулся с места. Боря, отвернувшись к окну, тоже молчал. Сейчас он со всей ясностью сорокалетнего человека понял, что жизнь прожита напрасно. Цель была ложной.　

…Они благополучно миновали границу. Почти ночью подъехали к какому-то небольшому кемпингу. Служащий кемпинга холодно покосился на зачуханный «Запорожец». Такие машины, наверное, здесь были большой редкостью.　

— Давай самый хороший номер с удобствами, — небрежно бросил ему Степаныч.　

— У нас все с удобствами, — с обиженной ноткой в голосе протянул прибалт. — Но свободными оставались только вот эти отдельные домики. Они семьдесят долларов за ночь стоят, — и, словно оправдываясь, он добавил: — С завтраком.　

— Давай, нас устраивает.　

Степаныч повернулся к Боре:　

— Ну что, приятель, пошли подушку давить, а то я уже третьи сутки на ногах, устал смертельно.　

Боре тоже сильно хотелось спать. Все-таки годы брали свое.　

Они поднялись по ступенькам в небольшой, но очень уютный деревянный домик, выкрашенный в коричневые тона. Внутри, напротив друг друга, стояли аккуратно застеленные кровати, рядом с каждой — тумбочка, ночник с большим ярко-желтым абажуром. Чуть подальше, за перегородкой санузел, душ. Внутри все было сделано со вкусом и с сугубо скандинавским аккуратизмом.　

— Давай, располагайся, — сказал Степаныч, — а я пойду к мэтру, позвоню твоим.　

— Кому? — не понял Боря.　

— Твоим мужикам. Они здесь недалеко со вчерашнего дня должны ждать. Скажу, чтобы в десять приезжали, твой билет на самолет и прочие причиндалы у них. А я часиков в восемь отсюда уеду, мне с ними встречаться ни к чему. Все, я свое дело сделал, а теперь отбой.　

Как странно прозвучала последняя фраза в устах Степаныча — чуточку суховато, по-казенному строго. А ведь там, у них, в изоляторе, уже давно наступил отбой. Сколько событий — и всего за один день. Боря долго плескался под душем, потом, удовлетворенно пыхтя, вытянулся на мягких и пахнущих необычайной свежестью простынях. Нет, все-таки жизнь прекрасна. Боря слышал, как Степаныч ушел, а затем вернулся обратно, залез под душ. Мысли сонно ворочались, думать ни о чем не хотелось. Непроизвольно всплывали картины событий этого бурного дня — тюремные коридоры, трупы, горы трупов, выстрелы и длинное, проносящееся мимо серой лентой, бесконечное шоссе, и Наташа. Сказочно прекрасная, но недоступная и далекая… Сон навалился на него всей своей силой и мощью. Видение задернулось сплошным серым занавесом.