Нора Робертс: Братья по крови

Три малыша — Калеб Хоукинс, Фокс О'Делл и Гейдж Тернер —

родились в одну и ту же ночь 7 июля 1977года

и выросли в провинциальном городке Хоукинс Холлоу.

В день своего десятилетия лучшие друзья принесли клятву

верности у Языческого камня и даже больше — стали кровными братьями.

С тех пор каждые 7 лет в течение 7 дней со дня их рождения

в городке случаются вспышки насилия: убийства, грабежи,

пожары... Братья по крови разрушили древнее заклятье

и выпустили на свободу разрушительную силу.

С тех пор прошло больше 20 лет.

Настало время бросить вызов злу и призвать

на помощь самую могущественную силу — любовь...

Там, где стоит храм Божий,

всегда есть часовня дьявола.

Роберт Бертон[1] «Анатомия Меланхолии».

В дитяти зрится муж,

Как утром зрится, коим будет день.

Джон Мильтон[2] «Возвращенный рай». (Пер. С. А. Александровского).

Хоукинс Холлоу

Провинция Мэриленд

1652

Оно наползало по воздуху, сгущавшемуся над поляной, словно ком мокрой шерсти. Ненависть пропитывала туман, безмолвными змеями скользивший по земле. Оно подбиралось к нему сквозь духоту жаркой ночи.

Оно хотело его смерти.

И он ждал, вскинув факел к пустому небу, пока оно пробиралось сквозь лес, вброд переходя ручьи и огибая чащу, где мелкие животные жались друг к другу от страха, вдыхая запах, который оно несло с собой.

Запах преисподней.

Он отослал Энн, чтобы спасти ее саму и новые жизни, зреющие в ее чреве. Она не плакала, подумал он, разбрасывая над водой травы. Его Энн не такая. Но скорбь отчетливо проступала на лице, в темных глазах, которые он любил всю свою жизнь — и все предыдущие жизни тоже.

Энн даст жизнь троим — родит, воспитает и вырастит. А потом, когда придет срок, его дело продолжат трое других.

Его сила перейдет к ним, к сыновьям, первый крик которых раздастся уже после того, как он совершит задуманное. Эти инструменты понадобятся им, чтобы выковать оружие, и он рисковал всем, что имеет, самим собой.

Его наследство — в крови, в душе, в способности видеть.

В этот последний час он сделает все от него зависящее, чтобы дать им то, что поможет нести ношу, не свернуть с верного пути, видеть свое предназначение.

Сильным, звонким голосом он воззвал к ветру и воде, земле и огню. В очаге взметнулось пламя. В чаше задрожала вода.

Он выложил на тряпицу гелиотроп. Темно-зеленый, в красных пятнышках, словно брызги крови. Ему был дорог этот камень — как и всем его предшественникам. Камень вызывал благоговение. Затем он насыпал в углубление порошок, как наливают воду в чашку.

Дрожа и обливаясь потом, он смотрел на окутавшее камень свечение.

—Для вас, — с его губ слетал едва различимый шепот, — для далеких потомков. Три части целого. Вера, надежда, истина. Общий свет, объединившийся для того, чтобы рассеять тьму. Вот моя клятва. Я не успокоюсь, пока не исполнится предначертанное судьбой.

Ритуальным ножом он рассек ладонь, и кровь брызнула на камень, попала в воду и на огонь.

—Кровь от крови моей. Я буду здесь, пока вы не придете за мной, пока не освободите то, что должно существовать в этом мире. Да хранят вас боги.

На мгновение его охватила печаль, которую не могла заглушить даже решимость. Но скорбел он не о своей жизни, которая утекала, словно песок в часах. Смерть его не страшила. Не страшился он и будущего, не похожего на смерть. Жаль только, что его губы больше не коснутся губ Энн. Ему не суждено увидеть рождение своих детей, и он не сможет избавить мир от страданий, как не смог сделать это и прежде, во всех предыдущих жизнях.

Да, он не орудие, а всего лишь сосуд, который наполняется и опорожняется по воле богов.

Усталый и печальный, он стоял у порога маленькой хижины, рядом с огромным камнем, готовый встретить свою судьбу.

Оно пришло в облике человека, но это была лишь оболочка. Лазарус Твисс, старейшина «благочестивых». Эти люди поселились здесь, в глуши, порвав с пуританами Новой Англии.

Теперь он смотрел на них, освещенных пламенем собственных факелов — на этих людей, один из которых не был человеком. Приехали в Новый Свет в поисках религиозной свободы, а затем начали преследовать и уничтожать любого, кто не шел за ними по единственной узкой тропке.