Шамиль Идиатуллин - Бывшая Ленина [главы из романа]

Оксана так и не поняла, специально Балясников провоцировал или Фрейд его за язык дернул — но получилось хуже, чем нарочно. «А сейчас как будто не тонем», — раздалось со всех сторон. Вот глава и вспылил. Заставил готовить к сессии два варианта постановления о мусоропереработке, причем второй — в комплексе с введением местного добровольного, а на самом деле обязательного, конечно, сбора со всех юрлиц и домохозяйств на утилизацию мусора. Тишина в зале стала звенящей, Оксана, поерзав, начала подниматься, потому что экспертить проекты предстояло ей, а значит, и огребать неприятности, совершенно неизбежные с учетом прошлогоднего рекордного подъема платы домохозяйств за вывоз мусора, который и был настоящей причиной массовых протестов — а вовсе не мусоросжигающий завод. Но Балясников рявкнул:

«Сядьте, Оксана Викторовна, и записывайте», — и она села, поморгала и принялась записывать почти так же сосредоточенно, как все вокруг.

Второе совещание напоминало последнее заседание в ставке Гитлера под красноармейскими залпами и закончиться могло… Ну стрельбы Оксана все-таки не ждала, но массовым самовыпилам не удивилась бы. Разве что нетрадиционности подхода: все-таки у начальства не принято ни спрашивать с себя, ни убиваться — в каком бы то ни было смысле. Но все выжили — будем благодарны за это. И на совещании, и в течение рабочей недели.

Пахал не только Жёлтый дом и муниципальные предприятия, но и формально независимые от городской власти компании, на самом деле учрежденные Жёлтым домом или для Жёлтого дома. Серверы висли от перегоняемых потоков писем и правок, картриджи в обоих принтерах пришлось менять дважды, коробки с бумагой формата А4 выстраивались в столб возле двери офиса каждое утро — и к вечеру столб таял, аки жена Лота под текиловым дождем. От тихого воя выгоняемых листков чесались уши, глаза слезились от бесконечных, в шесть разноцветных слоев, правок, которые приходилось снимать пласт за пластом, чтобы тут же накидать новые и отправить дальше, телефон звонил каждые пятнадцать минут, все цапались со всеми, в желудке горели пицца с роллами, кофейная отрыжка разъедала носоглотку, от мужиков перло псиной, от баб — перекисшим потом, живанши-шанельный фон и запах химического озона из принтеров на синтетической подложке кондиционированного по кругу воздуха делал атмосферу в кабинете юпитерианской или какой там еще, но точно несовместимой с жизнью, и не было от этого спасенья, потому что стало тепло и вонь от свалки накрыла центральные районы Чупова старательней, чем тьма один вечный город — и уж точно на более долгий срок.

Оксана не раз и не два ловила себя на безнадежном обдумывании уже не формулировки для заявления об уходе — это был давно пройденный этап, а точного часа, в который надо заказать такси, выскочить наружу, не надевая пальто, домчаться до дому, велеть водителю обождать минут десять — и в эти десять минут загрузить в чемоданчик документы, бабушкины цепочки, которые Оксана никогда не носила и носить не будет, но они же бабушкины, схватить под мышку Марка, заехать попрощаться к маме, которая только рада будет, если не врет, конечно, успеть на вокзал к проходящему вечернему скорому и уехать в московском направлении до первого симпатичного полустанка, где никто ее не знает, не достает, не звонит каждые полторы минуты, не требует немедленного спасения, где нет симпатизирующих несимпатичных дураков-начальников и дур-подчиненных и где-не-воняет.

Остались же в стране такие места.

Должны остаться.

А и не остались — невелика беда. Мир велик, паспорт есть, язык есть, два с половиной, молодая, сильная, умелая — не пропаду. Любой вариант лучше, чем жизнь на мусорной куче, будь ты даже царица этой вонючей горы. А царицей быть Оксане явно не суждено. Так чего же сидишь?

Привыкла.

Положено.

Недоделала немножко, вот сейчас эти два законопроекта сдам — и тогда.

И тогда новая куча упадет.

Такие мысли накрывали Оксану и раньше, но впервые она поняла, что ее и впрямь никто и ничто не держит. Ни работа, ни карьера, ни Тимофей, ни любовно отремонтированная и обставленная двушка. Нет в них ничего уникального, нет ничего, что нельзя найти, заработать, получить, построить, слепить из палочек-дырочек в любом другом человеческом месте. Да и Марка пора спасать уже.

От этого понимания ей сперва стало страшно, а потом сладко, как даже в эти выходные не было. Я свободный человек, дошло до Оксаны. По сравнению с тем, какой была еще год назад, когда беззвучно рубилась за место с более опытной замшей.