Кирилл Апостолов - Времена и люди

— Как думаешь, смог бы это сказать Нено?

Симо, вскинув голову, быстро взглядывает на собеседника (да у него глаза рыси, думает Сивриев) и отводит взгляд.

— Мог ли что-либо подобное сказать Нено? — повторяет Главный.

— Каждый из нас — раб собственных представлений об устройстве мира и микромира, который нас окружает. Тебя удивит, если я скажу, что Нено — не исключение из общего правила?

— Вероятно, ты прав… — Он закуривает и, выдохнув клуб дыма, который неподвижно висит над его головой, как облако, повторяет задумчиво: — Да-да, ты, конечно, прав.

Голубов еще видит на поверхности заводи, у самого берега, тень табачного дыма, но вот она тает и в воде отражается строгое узкое лицо Сивриева, его клиновидная бородка, длинный тонкий нос (ну точно перец сиврия, только не лимонно-желтый, а смуглый…). Отведя взгляд от зеркального отражения, Симо видит черные ласковые глаза Главного, которые смотрят на него в упор, испытующе. Вот человек, думает Голубов, строгий даже тогда, когда и сам, кажется, не хотел бы выглядеть строгим… И все же есть что-то, что разрушает образ сурового, а подчас и жесткого человека, — это губы, пухлые, цвета темной корицы. Они смягчают напряженное выражение лица, делают его добрее, благороднее… Не потому ли Сивриев и отпустил усы, почти скрывающие эти добрые губы, чтобы спрятать таким образом какую-то с в о ю истину от чужих глаз?..

Чем дальше против течения, тем теснее становится русло реки, зажатое гулким каменистым ущельем. Вспугнутые кузнечики скачут вокруг, точно состязаясь, кто прыгнет выше и дальше.

Раздевшись, они идут босиком к самым глубоким заводям. Сивриев — худой, белый, только шея и руки загорели до черноты. Голубов — среднего или чуть ниже среднего роста, стройный и крепкий, и загар у него ровный по всему телу, шоколадный.

Поток, сорвавшись с двухметровой высоты, тяжелым белым рукавом пробивает зеленовато-синюю поверхность реки и бежит, бурля и задыхаясь, к подводной впадине у берега под нависшей скалой.

Они садятся, чтобы выкурить по сигарете, и Сивриев вдруг заводит разговор о Моравке, о доме деда Методия. И, точно ночные бабочки, летящие на огонь, мысли его кружат и кружат вокруг Елены. Свесив ноги к воде, Голубов внимательно слушает. Конечно, он слышал, он знает о посещении дома в Моравке, но рассказ Сивриева не производит на него никакого впечатления. И потому отвечает Симо двусмысленно:

— Лучше на устах у людей, чем в ногах. Впрочем, все ведь очень относительно. Я, например, думаю так и считаю, что я прав. Ты можешь рассуждать совсем иначе и тоже считать себя правым. Вопрос, с какой точки зрения. Говорят, каждый воспринимает действительность в меру своей… воспитанности. — Симо смеется. — Зависит от того, какими глазами мы смотрим на мир…

Снизу показался какой-то человек — идет неспешно вдоль берега, оглядывая прибрежные кусты. Узнав его, Симо кричит издали:

— Никак зайцев ищешь? Или зайчих?

Дед Драган, приближаясь, глядит на них из-под ладони и вскрикивает радостно:

— Вот вы где! Полчаса ищу вас на речке, да глаза уже никуда не годятся, чтоб им пусто было. Видал, как вы площадь пересекли, — говорит он, садясь рядом с ними. — Смекнул, куда путь держите. Дай, думаю, и я за ними… Вот-вот догоню, вот-вот, да куда-а-а там! Старый человек гроша ломаного не стоит: прикажешь ему выполнить что-то — не может; скажешь ему: иди — сядет на первом же перекрестке; станешь укладывать его спать — не могу, говорит, кости болят. Так и я…

— Ладно, — перебивает Голубов, — а зачем тебе понадобилось тащиться аж сюда?

— Ха, зачем! Когда еще такое случится — чтобы сразу двое ученых людей и чтобы я говорил, а они оба меня слушали!

— А ты откуда знаешь, что мы тебя слушать будем?

— Будете, будете. Знает дед Драган, кому сказки рассказывает.

— Сказал я недавно Сивриеву твою притчу о бревне в глазу.

— Иногда думаешь: лучше быть бревном, чем глазом.

— Ладно, ладно, негоже тебе демонстрировать отчаяние. — Симо, обняв деда, похлопывает его по плечу. И, обращаясь к Сивриеву, продолжает: — Вот сейчас шел он по бережку, шарил в кустах, и вспомнился мне случай один в Хиляднице, дело было, хэ-э-э!.. Первая весна кооперации. Мы, кажется, забыли, что и при социализме землю пахать надобно. Когда в голову передовикам это стукнуло, было уж поздно, и нас подобрали в воскресенье пахать — бай Тишо первый, а мы по его примеру… И веришь, прямо на нас выскочил из кустов заяц. Мы его криком пугаем, а он, бедняга, прыг, прыг — между ногами дед-Драгановых волов, притаился и дрожит. Прибежал дед Драган с двухстволкой, и не успели его предупредить — дескать, осторожнее, — слышим: «Ба-ба-ах!» Заяц понесся сломя голову, не обращая внимания на наши крики, а лысый вол, хромая на переднюю ногу, стал скакать по пашне. Побежали все мы, окружили его — эх, заяц-то удрал… Убежал. Однако вола мы все же поймали. Так это было, а, дед?