Юрий Герт - ВРЕМЯ И ЛЮДИ

Чтобы определить состав воды в океане, достаточно и одной-единственной капли под микроскопом... Банальная мысль, но я постоянно к ней возвращаюсь, рассказывая о себе.

В начале 1962 года я закончил роман «Кто, если не ты?..» В нем было восемьсот страниц, я писал его больше четырех лет. Чтобы иметь время для работы, я ушел из редакции молодежной газеты в Карагандинское отделение Союза писателей — литконсультантом. В пять утра я вставал, варил вермишель, заваривал в термосе чай покрепче и уходил в Союз, там бывало пусто, тихо, ни я никому, ни мне никто не мешал. До десяти. Потом приходил Бектуров, появлялся второй литконсультант — по казахской литературе, цепочкой тянулись авторы... И вот роман был дописан, перепечатан, разложен по папкам. Его сюжетом в значительной степени служила наша школьная, пятнадцатилетней давности история, сутью — увиденное, прочувствованное в Караганде, материалом — вся моя жизнь.

Я писал без надежды на публикацию: небольшой, на несколько страничек, в общем-то вполне невинный рассказ, отосланный мною в алма-атинский журнал «Советский Казахстан», два года лежал там без движения. Мне хотелось единственного: написать, выложиться, закончить. Закончив, стал думать: как перепечатать? Машинистки брали по 15 копеек за страницу, в итоге складывалась непомерная сумма... Теперь, когда рукопись была готова, я думал не о деньгах, не о славе. Я слышал из уст Наума Коржавина такие строчки:

Есть зло и добро, и их бой нескончаем —

Мы место свое на земле занимаем...

Мне хотелось занять свое место в этом бою, только и всего. Но признают ли меня способным включиться в бой?..

В то же время роман казался мне почти живым существом, он лежал в затянутой тесемками папке, как наша дочка у себя в кроватке, но был еще слабее, беспомощней, и от роду ему было не три года, а всего-то несколько дней;.. Жалко было выпускать его из дома, расталкивать по редакциям, где чужие, незнакомые люди могли обидеть, наорать, захлопнуть перед носом дверь...

Через полгода, вслед за обнадеживающей рецензией я получил из журнала «Знамя» отзыв о романе члена редколлегии Дмитрия Еремина:

«Если говорить прямо, то автор, в сущности, хочет доказать своим романом ту становящуюся ходячей в некоторых кругах нашей художественной интеллигенции лукавую мысль, что борьба партии и передовых сил нашего общества с космополитическим «поветрием» в конце 40-х годов и с мутной волной ревизионизма в конце 50-х годов была вовсе не честной борьбой революционных сил с чуждыми буржуазными влияниями в области идеологии, а наоборот — от начала и до конца эта борьба была якобы отвратительной и реакционной «охотой за ведьмами», продиктованной интересами культа личности, явилась кровавой травлей наиболее честных и передовых советских людей, и прежде всего молодежи. А происходило это якобы потому, что в нашем обществе тогда господствовали мещански-бюрократические приспособленцы и перерожденцы. Именно таков в своей сущности пафос романа. Такова судьба Клима Бугрова, «борца по натуре, поэта по душе».

Охотников изображать наше недавнее прошлое именно в такой трактовке за последнее время появилось немало и будет, похоже, появляться все больше. Я не отношусь к их числу».

Осенью я отправился в Москву, зашел в «Знамя», разговаривал с Ереминым. Он приехал с дачи — специально чтобы увидеться со мной, и, войдя в комнату, где я его дожидался, был румян, свеж, от него попахивало лесной сыростью, травкой-муравкой, прелыми листьями... Он прошелся-пробежался эдаким колобком от угла до угла, плюхнулся в кресло, потер руки.

— Забавный, забавный роман вы написали, что говорить...— весело щурясь, сказал он.— Только понимаете ли вы, на чью мельницу льете воду?.. Вот вопрос! — И так же весело, снисходительно, лучась добродушием, стал объяснять, что враждебные, антинародные силы, цепляясь за ошибки, допущенные в прошлом, стремятся втоптать в грязь все самое святое для советских людей, разрушить их веру в партию, в социалистический строй... И дальше — о международной реакции, происках поджигателей новой войны...

Я смотрел в его чистые, налитые прозрачной влагой глаза, смотрел на младенчески румяные щеки — и не верил себе, не верил, что я в Москве, в двух шагах от Пушкинской площади, в редакции всесоюзного литературного журнала... Я растерялся. Я не знал, как, чем ему возразить. Он смеется надо мной, считает меня круглым болваном?..