Кирилл Апостолов - Времена и люди

Было сухо, пахло перезрелой стерней. Благословенный, с младенчества впитанный запах, и по сей день не забытый… У отца небольшой был надел — сжав его за неделю, шли жать чужие. Работали дотемна, ели что придется, спать ложились среди снопов, которые сами и навязали за день. Потому что сколько длятся летний вечер и ночь? Ну, от силы часов восемь. Ходить на ночлег в село — только время терять, вот и спали в поле. Лежишь, бывало, с закрытыми глазами, ресницы не в силах разлепить, так сморила тебя усталость, но душой еще вбираешь всю огромную светлую ночь вокруг — небо, воздух, золотые снопы и этот теплый, вкусный, пьянящий аромат. «Тятя, — спрашивал он, — чем так пахнет хорошо?» «Хлебом печеным», — отвечал отец. Мальчик не мог взять в толк, откуда печеный хлеб здесь, посреди поля, вдали от села, но не хватало сил на расспросы — сон убаюкивал, уносил на сладких пахучих волнах. И в ту пору, и за всю жизнь по сегодняшний день не попробовал он ни капли спиртного, не знает, что значит напиться, но то давнее опьянение ведомо ему, как никому другому…

И той ночью в Яворнишкове, пока комбайнер то глушил мотор, то заставлял его работать, бай Тишо с радостью предавался этому сладкому опьянению, от которого не болит голова, а душа полнится, как осенью полнится бочка молодым вином. Комбайнер уехал сменить напарника, и возле погасшего костра остались трое — бай Тишо, Сивриев и Ангел. Лежа на земле, они вглядывались в неясные, размытые очертания горизонта, в огромное звездное небо и Млечный Путь, который местные называют Кумовой Соломой. Наблюдая далекое, люди не видят того, что копошится рядом: тысячи живых существ вокруг, скрытых ночной темнотой сверчков, о которых знаешь лишь по непрерывному их стрекоту, вечному, как дыхание только что скошенной стерни, как воздух, который они вдыхают.

Шофер показал на небо и спросил, знает ли кто-нибудь, сколько звезд на небе, считал ли их кто-нибудь. Бай Тишо поспешил ответить, что как не счесть зерен в ячменном блоке, так не счесть и звезд — небо бескрайно, а звезды бесчисленны… Сивриев, приподнявшись на локтях, проговорил словно нехотя, с досадой, что даже такой ночью, как нынешняя, безоблачной и безлунной, человек может увидеть невооруженным глазом не больше трех тысяч звезд. «Только три тысячи? Не может быть! — воскликнул Ангел и после паузы продолжал: — Земля ведь не стоит на месте, правда? Крутится, вертится. Хорошо. А почему ж тогда звезды стоят?» У бай Тишо и на это был готов ответ: «Звезды и все, что ночью светит, приковано, как на току. Только у Луны да у тех звезд, которые называют хвостатыми, нет постоянного корня, и бродят они как неприкаянные». Он хотел привести пример с кометой Галлея, которая в 1910 году повергла обывателей в смертельный ужас — говорили, что она неизбежно столкнется с Землей. Да, он был готов удовлетворить любопытство Ангела, но по другую сторону костра сидел Главный. Этот человек, еще вчера чужой, обоим внушал к себе уважение — и сдержанностью, и строгостью, и широкими познаниями по специальности. Впрочем, не только по специальности. Когда Сивриев поведал о движении небесных тел, снова все оказалось не совсем так, как бай Тишо себе представлял. Только Полярная была в относительном покое, все же остальные звезды двигались слева направо… Шофер спросил: «Большая Медведица?» Сивриев кивнул: «И Большая Медведица…» Слово «медведица» напомнило председателю о тревожной вести, полученной ранним утром из Моравки. «Я вот тоже подумал о большой медведице, — сказал он, — которая живет в Моравском Балкане. Позапрошлой ночью она телку погубила». Сивриев вскочил. «Возьми разрешение от лесничества, — предложил он. — Устроим послезавтра, в воскресенье, облаву». Бай Тишо, кивнув с сожалением и горечью, сказал, что из года в год беднеет лес. «От содружества топора и двустволки гибнет понемногу, но неостановимо его красота». Он знал эту медведицу, своими глазами ее видел: прекрасный экземпляр, и тем не менее надо было ее порешить. «Погоди! — вторгся Сивриев в его размышления. — Если ты будешь лить эти слезы и перед директором лесничества, лучше я сам к нему пойду». — «Пожалуй, и вправду так будет лучше. С ним строгость нужна, я не сумею как надо…»

Сивриев сам уладил дело с разрешением, и ранним воскресным утром два отряда охотников с шумом и криками двинулись с разных концов Моравки в сторону границы. До полудня обшарили чуть не весь лес — медведицы нет как нет. Лишь к двум часам в местности Язовы Дыры кто-то из охотников бежит, сине-зеленый от страха. «Бай Тишо, — кричит, — вон там, за скалой! Едва не налетел на нее. А здорова-то — настоящая свинья, скажу я тебе». Председатель отправил испуганного крестьянина предупредить людей Сивриева, стоявших на противоположном склоне, а сам с несколькими охотниками, слева и справа огибая скалу, пошел к укромному месту. Крутизна вынуждала карабкаться, волочить ноги по прошлогодней листве. Надо было захватить зверя в берлоге. Но, учитывая шум, который они подняли, было бы чудом, если бы хищница их не почуяла. И правда: когда они приблизились, когда смельчаки вскарабкались по скале и проникли в полумрак берлоги, медведицы там уже не было.