Александр Проханов - Скорость тьмы [Истребитель]

— Вот, заполните. Будите жить не в люксах, не в пятизвездочных, но подвое в номере. Условия нормальные. Завтрак бесплатный, — большим желтоватым ногтем он отчеркивал место в бланке, где надлежало поставить подпись. Через некоторое время снова прошел по купе, отбирая бланки и вместе с ними паспорта, чтобы сподручнее было, всем сразу, заселяться в гостиницу.

Когда несложная деловая часть завершилась, настало время вкусить дорожных удовольствий. Бацилла и его спутники извлекли из дорожных кейсов бутылки вина и водки, мясную нарезку, банки с маринованными овощами. Направились в девичьи купе.

— Хоть наш начальник запретил нам ставить на стол пузырьки, но здесь мы сами себе начальство. Правда, девчата? — Бацилла расставлял на столике выпивку и закуски, зазывал девушек из соседних купе. Не все поместились на мягких диванах. Музыкант Калмык хозяйничал в соседнем купе. Рыжий автослесарь Петруха с товарищами ловко откупоривал бутылки в другом конце вагона. Толстенький проводник услужливо принес стаканы, но отказался присоединиться к компании:

— Не положено. В любой момент может ревизор нагрянуть.

— Ну, девчата, пока вы еще не такие знаменитые, как Алла Пугачева, и подпускаете к себе простых смертных, как мы, давайте чокнемся, — балагурил Бацилла, — А то ведь потом будете только с Киркоровым и Галкиным знаться. К вам сквозь толпу и не пробьешься.

— Давай, пользуйся случаем, — смело подняла стакан с вином крупная, с открытыми плечами девушка, — Так и быть, до Москвы еще посидишь с нами, а потом к нашему «Мерседесу» не подходи.

— Куда нам, — шутовски ссутулился Бацилла, — Только издалека воздушные поцелуи посылать!

По соседству чернокудрый, с желтоватыми белками Калмык лил в стаканы водку тоненькой струйкой.

— Самое трудное, конечно, будет вокал. И, конечно, искусство перемещаться по сцене. Надо себя подать. Чтобы вышла, и все тело, и улыбка, и глаза, одной волной полилось. Называется — шарм. Есть шарм — остальное приложится. Нету, — ни за какие деньги не купишь. — Калмык печально улыбался фиолетовыми губами. Было видно, что в его судьбе случилась какая-то драма, быть может, несчастная любовь, или болезнь, или вероломство друга, и это помешало ему стать великим артистом. Он поднимал стакан с горькой водкой, картинно отодвинув мизинец с ярким перстнем. Желал, чтобы девушек миновала злая доля, подстерегающая всякого, кто дерзнул посвятить себя сцене.

Рыжий Петруха булькал бутылкой, проливал водку на столик. Подавал стакан худенькой, болезненного вида девушке с ярким гримом, которым она хотела скрыть несвежий цвет кожи.

— И зачем ты в Москву несешься? В Рябинске дел не нашлось? Осталась бы, за меня замуж пошла. Детей бы с тобой народили.

— Не хочу, чтобы мои дети рыжие были, — высокомерно ответила девушка, глотая водку, задыхаясь от огненной горечи.

— Значит, стану тебя по телику смотреть. Буду друзьям показывать: «Вот эта, „Мисс Россия“, моей невестой была». — Петруха глотнул водку, жарко дохнул в ладонь, и уши его вспыхнули, как два маленьких красных факела.

По всему вагону слышались смех, девичьи повизгивания. Заиграл аккордеон.

Чей-то слишком громкий, манерный голос, подражая Апиевой, затянул: «Я позабыл твое лицо». В другом купе невпопад два женских голоса запели «Мадам Брошкина», копируя Пугачеву. Их перебивали мужские возгласы, Бацилла рассказывал какой-то, не слишком приличный анекдот, рыжий Петруха требовал тишины, желая произнести тост.

Появился толстенький проводник с озабоченным видом:

— Так, команда, а ну тихо! Через два вагона отсюда идет ревизор. Все по своим купе, изнутри закройтесь, и ни звука. Будто нет никого.

— А мы что, не законно едем? — пробовала возражать девушка с открытыми плечами, раскрасневшаяся от вина.

— Я кому сказал! — прикрикнул на нее проводник.

Прятали бутылки, расходились по купе. Щелкали изнутри замки. В коридоре стало пусто, тихо. За окнами летели перелески, цветущие ивы, солнечные на холмах колокольнями.

Бацилла пропустил в купе Калмыка и рыжего Петруху. Азартно стянул с плеч пиджак. Закатал рукава рубахи. Шире расстегнул ворот. Его костяная, с зияющими глазницами, голова оскалилась золотыми зубами, а васильковые глаза страстно затрепетали в углублениях черепа.

— Слушать сюда. Мы с Калмыком суемся в крайнюю дверь. Ты, Петруха, с того конца вагона. Твои пацаны идут в среднее купе. И чтоб не было визга. А то в прошлый раз, как свиньи визжали, — его жилистое тело дрожало от нетерпения, он ссутулился, заострился, по-звериному собрался, и его возбужденная плоть стала выделять едкий, уксусный запах, — Айда!