Александр Проханов - Скорость тьмы [Истребитель]

— Я уверена, можно запечатать ворота тьмы и распахнуть врата света. Усилием души исправить какой-то малый неверный знак в формуле русской жизни, но для этого надо увидеть всю эту формулу целиком, во всей ее сложности и полноте. Или молитвенным усилием запечатать скважину тьмы и тем самым перекрыть доступ тьмы в русскую жизнь, оставить в ней место только свету. Или совершить жертвенный поступок, огненное деяние, после которого врата тьмы навсегда замкнутся, и в России восторжествует один только свет. Я не знаю, какой поступок и в чем заключается жертва. Но я жду, что мне это откроется…

Ее пушистые, серые брови трепетали, словно крылья бабочки, и он не мог от них оторваться. Они погружали его в сон наяву. Ему казалось, что бабочка может взлететь и увлечь его за собой. Он послушно и преданно последует за ней по водам, по светлым пространствам, повинуясь тайной воле и власти. На него снизошло чудное оцепенение, которое он боялся нарушить. Ее слова звучали, словно в отдалении, а близко, у самых глаз, трепетали ее серые брови, и ему хотелось их коснуться губами.

— Может быть, мне откроется это знание, я выйду на берег моря, где пропала в водах Молода. Вознесу страстную молитву, принесу себя в жертву, и воды отступят. Откроются прекрасные города и селенья, в них счастливые и добрые люди, среди которых папа и мама, мои давние родичи, мои безвестные предки, и чудо воскрешения совершится.

Свет из-за облака летел по волнам, зажигая их блеском. Приближался издалека, и там где касался воды, начинало сверкать и дымиться, кипеть и бурлить, словно нерестился огромный рыбий косяк. Свет налетал, захватывая все больше воды, играя, блистая, и вдруг молниеносно накрыл яхту, ворвался в каюту, брызнул в глаза. Ратников почувствовал, как свет охватил его, наполнил сердце ликующим изумлением, ошеломляющим счастьем. Сидевшая перед ним женщина, залитая светом, была несказанно прекрасна, ее дивное лицо было драгоценным и чудным, ее волшебные руки хотелось прижать к губам и целовать и дышать на них. Хотелось следовать за ней попятам, служить ей, заслонять от напастей, окружить добром и любовью. Она была желанна, рождала в нем нежность, была самой дорогой, ненаглядной.

Он пережил преображение в свете. Оно было дано ему, как всеведение. Он чувствовал каждую ее жилку, каждое живое биение. Угадывал все ее мысли. Разделял вместе с ней все ее чувства и помыслы. Его глаза обрели необычную зоркость, так что стали различать невидимую прежде сосну на далекой песчаной круче. Видели лося, плывущего в синей воде, стеклянный бурун перед его шелковой грудью. Он слышал плеск рыбьего плавника и тонкий вскрик невидимой птицы. И все оттого, что перед ним сидела его желанная. Он смотрел на нее, зная, что будет любить ее до смерти.

Они возвратились в город в сумерках. Он отвез ее на машине к дому. Они не уговаривались о следующей встрече. Он смотрел, как мелькнула у подъезда ее длинная шаль.

Ратников вернулся в свой загородный коттедж, светивший янтарными окнами в распустившийся сад, на подстриженные газоны, на темный пруд с уснувшими рыбами, на тропинку, ведущую к беседке. Спросил у охранника, где сейчас мать, и тот, закрывая ворота, ответил:

— Валентина Григорьевна в беседке. Их отвезли на коляске, и они сказали, что станут вас ожидать на природе.

Не заходя в дом, пошел мимо клумб, по выложенной плитками дорожке, вдыхая запахи распустившихся нарциссов и крокусов. Увидел издалека мать в сумерках, на коляске, укутанную в теплый плед. Она сидела спиной к нему, и он, приближаясь, испытал нежность, сострадание и чувство вины. Два года, как она упала и сломала шейку бедра. С тех пор не могла ходить, с помощью прислуги пересаживалась в коляску, и ее вывозили в сад. Он, когда был свободен, сам вывозил мать на воздух, катал среди клумб, подвозил к ее любимой сосне, показывал в пруду ленивых зеленоватых рыб. Теперь, подходя к матери, он услышал ее голос, который странно взлетал и опускался, будто она удалялась и приближалась на невидимых качелях. Прислушивался, различая ее глуховатую речь, которая была то отчетливой, то сливалась в неразличимое гудение.

Она читала стих, не замечая сына, как, должно быть, читала в школьных классах, где раньше преподавала литературу. Ратников, не подходя, не перебивая, слушал ее декламацию, и в груди его сливались нежность, тепло и слезная беззащитность перед тем, что витало над матерью в сумерках сада, в меркнущем небе, где еще не загоралось ни единой звезды.