Илья Казаков - Девушка за спиной [сборник]

– Что, если ты будешь вспоминать ее всю свою жизнь?

Я схватил его за руку. Был немного пьян, конечно. Если бы мы пили чай или кофе, до этого наверняка дело не дошло. Но мы дегустировали японский виски. Бармен сказал, что он нежнее ирландского. Вероятно, поэтому все пошло именно так.

– Что, если она будет тоже вспоминать парня, который так и не подошел? И приходить в этот бар, думая, что встретит там тебя, а ты, наоборот, больше никогда не сможешь прийти сюда. Потому что тебе будет стыдно, что ты просрал свой шанс.

Я почувствовал, как мою кожу ожег огонь. Отдергивая руку, увидел горящую зажигалку. Он смотрел на меня, и лицо у него было чуть иным, удивительно незнакомым.

Я увидел, что у него дрожит веко над левым глазом.

– Давай, – сказал я. – Давай. Худшее, что будет, – почувствуешь себя дураком. Смешная ставка, учитывая, что можно сорвать джек-пот.

Я смотрел не на него – на зажигалку. Она горела еще секунд пять, потом он отпустил руку и погасил ее.

– Как? – спросил он.

Обращаясь не столько ко мне, сколько к себе. Я отлично его понимал.

Самое сложное в жизни – отказаться от данных однажды обетов. Когда они за давностью времени превратились из клятвы во внутреннюю мораль. Его смущала не она. Он тяготился присутствием ее спутника.

Я оценивающе взглянул на того и не придумал, как его увести. Надо было либо ждать, пока он пойдет в туалет – но тогда попытка знакомства сразу делалась жалкой, либо решиться и подойти.

Амурчики опять расхохотались, да так громко, что я явственно услышал их смех. Так в моем детстве смеялась пэтэушная шпана, гоня по узкой улочке попавшегося им ботаника.

И внезапно поднявшаяся злость заставила меня придумать единственно возможный ход.

Я наклонился к Лешке и прошептал с заговорщицким видом:

– Ты веришь в судьбу?

Я сам в судьбу не верил, но старался не показывать вида. Делал очень убедительное лицо. И мне очень помогал в этом японский виски. Я в Японии никогда не был, но считал, что все они фаталисты, а стало быть, мы в этот вечер тоже хлебнули японской культуры – через лучших из их национальных напитков.

Он кивнул.

– Тогда давай так, – сказал я по-прежнему шепотом. – Если это твоя судьба, то тебе дадут знак. Такой, что мы это однозначно поймем.

– Какой знак? – спросил он, сомневаясь, но уже готовый поверить.

– Знак, – повторил я. – Не знаю какой.

Мы замерли. Нора Джонс мурлыкала из колонок. Бармен протирал резиновую решетку под пивным краном. Девушка засмеялась, чуть запрокидывая голову.

– Задай вопрос, – не зная почему, сказал я другу. – Быстрее. Любой, не думая.

Он вытаращил глаза, вероятно, это была такая форма удивления, и сказал:

– Я пойду провожать ее этим вечером?

Ничего не произошло. Ни-че-го.

Лешка посмотрел на меня, словно желая сказать: «ну вот видишь» – и тут у бармена зазвонил телефон.

Он посмотрел на экран, поморщился, поднес трубку к уху и сказал:

– Да?

Я подскочил, чуть не опрокинув стакан.

– Ты слышал это?

Лешка казался моим отражением в зеркале. Он был взбудоражен ничуть не меньше меня, а может быть и больше.

– Тебе ответили.

Он почти уже поверил.

– Иди, – сказал я, стараясь, чтобы голос звучал убедительно и твердо, но без нажима. – Она ждет.

Он начал привставать. Пальцы, которыми он держался за стойку, дрожали. Я смотрел на них и видел, как они бледнеют оттого, что он сжимает руку все сильнее.

– Я не могу, – сказал он. – Я сейчас… Соберусь и пойду.

Голос Норы Джонс растаял. Я успел услышать за эту секунду тишины, как колотится его сердце. Вероятно, мы производили впечатление двух сумасшедших, а еще вероятнее мы ими и были.

Хотя внешне… комар носу бы не подточил. Оба под метр девяносто. Дорогие сорочки с закатанным на три четверти рукавом, хорошие часы, аккуратные прически.

Музыкальный центр щелкнул, меняя диск, и я услышал, что это Savage.

Я потряс его.

– Ты слышишь?!

– Только ты… – прошептал он. – Когда я ничего не могу сделать.

– Это не может быть правдой, – подхватил я. – Только ты…

С английским у нас обоих было хорошо.

– Это знак, – сказал я. – Второй. Как второй звонок в театре, смотри не опоздай.

И тут он встал с табуретки.

Встал и пошел.

Ему уже было совершенно все равно, что подумает, что скажет и что сделает ее спутник.

Лешка поверил в ту ерунду, которую я ему нарисовал, отчего она сразу перестала быть ерундой.