Константин Строф - Плач Персефоны

Как в годы молодости, одаряющей тонких душой, остальных же лишь обременяющей излишками переживаний и всяческой неполнотою, впереди лежат одни названия, смысл которых, как оказывается, вызывает недоумение призрачностью своей с ними связи.

И первое из них – Пилад. Пилад? Откуда вообще взялось это странное имя? Все было нестерпимо скучно, но кому в действительности – он не знал. Имя придумала Вера. Она появилась еще раньше, с трудом теперь различимая на холстах одной поздней осени (или ранней весны?), но даже на обрывках такая несносная. В очередное утро она ожила наконец полностью. Поразительно настоящая, с еще полупрозрачной, нетронутой кожей. Его – и одновременно никогда не бывшая его – Вера. Ее же имени Пилад не придумывал, это успешно сделали за него. Задолго до него. До него как неяркого, хоть и финального отрезка ее жизни. Да, впрочем, и Вера вряд ли снизошла до выдумки – в том смысле, что она не сильно озадачивалась, а произнесла имя вдруг, по внезапной, как показалось Пиладу, фантазии, родившейся в ее голове и немедленно истребовавшей воплощения. Что означала эта странность – по крайней мере в ее понимании, – он не знал. Теперь Пилад был склонен думать, что Вера вычленила его из очередного самодовольного и, по ее словам, удивительного монолога отца.

Отец у Веры был. Основательный был отец. И не меньший мужчина. Кроме способа переправки в загробный мир, пожалуй, мало чем уступивший бы самому Агамемнону. Но об этом, если посчастливится, позже. Кроме войн, разговоров и спиртного у него в жизни была только одна отрада – его маленькая Вера – вот теперь действительно «его», натурально обладавшая весьма миниатюрными внешними величинами. Чего не скажешь про размеры душевной смутности. Как всякий человек военного подвида, отец Веры обладал неприятно громким голосом и еще более выдающимся по своей кучности рыцарским чувством юмора. С появлением Пилада, которого Вера именно таким образом отцу и представила, вызвав на его широком лице довольную усмешку, так вот, с его появлением у отца Веры появился еще один интерес – направлять два своих неумолимых природных средства на безответную нежную голову, пребывавшую словно в полусне и обросшую по желанию той же Веры волосами длиною до плеч. Последнее, между прочим, и послужило отменным поводом для рождения первой из услышанных Пиладом генеральских шуток. Люди известного рода, если их по неосторожности перебить, терпеливо ждут своей минуты, а потом повторяют все слово в слово, без колебаний. Своим шуткам генерал временить не позволял и тиражировать мог их до бесконечности; делал это помимо всего – с церемонностью архонта. Даже когда его внимательно слушали. Впрочем, иначе и быть не могло.

В день первой встречи двух мужчин Вера настояла на том, чтобы упирающийся изо всех сил, невзирая на зной безымянного июльского дня, надел свой единственный костюм. На который, к ужасу все того же Пилада, она, словно бант на подарочную коробку, повязала взявшийся неизвестно откуда невообразимой расцветки галстук. Впрочем, Пилад все равно умудрился его потерять в поезде и явился на смотр с нервно расстегнутой на две верхние пуговицы рубашкой. И был награжден первым презрительным взглядом.

Генерал сидел в кресле, туго набив его своим внушительным телом, в полном парадном облачении, исключая, правда, фуражку. Вера грациозно подошла к отцу, скрещивая гибкие ноги, оставив при этом Пилада без единого слова у дверей. Зажмурившись, поцеловала в лоснящуюся макушку и встала за спину, сложив на спинке кресла крохотные кисти. Ее руки были при своей утонченности густо покрыты темными волосками.

Вера поправила кольцо, и на лице ее изобразилась мина, до стука зубов похожая на генеральскую. Двуглавое воплощение преемственности вопросительно взирало на Пилада, словно с его стороны ожидалась заранее приготовленная речь. Пилад и сам почему-то уверился в таком своем обязательстве, но беда принесла привычный его горлу спазм. Пилад потупился, тщетно пытаясь поймать на генеральском ковре хоть какое-нибудь слово. Вид безмолвного, переминающегося с ноги на ногу дочернего избранника страшно развеселил хозяина. Получалось, будто ему смогли угодить.

– Что ж, стоит заметить, странная выправка у молодого человека с интересным именем, – начал генерал лениво, и вместе с тем видно было, настроен он на продолжительное повествование. – При, кажется, сравнительно уже состоятельных годах. Мне знаком такой тип. От туловищ, могу сказать, сколько ни муштруй, сколько ни заставляй маршировать, сколько ни обращай внимания на осанку, положительно не добьешься подходящей, – он несколько секунд подбирал слово, пощелкивая пальцами, – выделки. Стойкость смехотворная. В манере держаться всегда остается некоторая вертлявая расхлябанность. Впрочем, я это все вообще. И так понимаю, многое не идет вразрез с современными представлениями.