Владимир Некляев - Кашинская квартира

Картина называлась: «А.Мицкевич, Н.Добролюбов, В.Белинский и А.Севко около постели Н.Некрасова в период "Последних песен"».

У Севко аж голова закружилась… Вот это компания! Это вам не проектный институт, не пятерка мостовиков!

— А как вы… откуда вы … — он начал подбирать слова, чтобы спросить великого русского художника, которого чуть не принял за алкаша, за злодея, откуда тот знал столько лет тому назад, что Севко познакомится с Мицкевичем, Добролюбовым, Белинским и будет играть с ними в карты около постели Некрасова, но великий русский художник угадал его вопрос:

— Предвидел.

Вот это гений! А Белинский: композиция, композиция…

— И что теперь… как… — снова замямлил Севко, любуясь собой на скамеечке между Мицкевичем и Добролюбовым около постели Некрасова, в головах у которого стоял, потому как не было на что сесть, не на столик же садиться, Белинский (стоит Белинский!), и гениальный русский художник снова все угадал:

— Да никак. Забирайте. И привет вашей жене… Приятная во всех отношениях дама, я с ней в Москве встречался.

Вот как! Все же Алёна была в Москве, а не в Питере!.. И таскалась с этим…

— Почему таскалась?.. — не понравилось то, как подумал Севко про жену, художнику Крамскому. — Мы с ней мило провели время. Она… как бы это вас не обидеть… она сказала, что никогда вас не любила, всю жизнь ждала меня. Очень жалела, что я умер.

Гульнула! Да еще с покойником! Ну, Алёна! Все ей до лампочки!..

— Хорошо, — прислонил Севко к перилам копию. — Меняемся, если так.

Он взял оригинал и, даже спасибо не сказав художнику И.Н.Крамскому, который в ожидании благодарности приподнял шляпу, вышел на улицу.

Идти было непросто. Когда пробовал нести картину перед собой, рама больно била по голени, сзади — по икрам. Сбоку одной рукой не удержать, двумя — спину уж перекручивает… И вдруг Севко показалось, что в который раз, не только сегодня, но и вчера, и позавчера, и три дня назад, месяц и год и двадцать лет тому, от самого дня рождения он таскается с этой не нужной ему картиной, которая бьет его по голени и по икрам, и не может ее выкинуть, потому что когда-то она стоила 130 рублей, а теперь он на ней нарисован вместе с Некрасовым. И что с того?.. Ну пусть бы 1300 рублей она стоила, а он был бы нарисован на ней хоть с Папой Римским — что с того? Ничего. Папа — это Папа, 1300 рублей — это 1300 рублей, а он, Севко, — это он, Севко. И его самого значительно больше без Папы и картины, потому что они перетягивают внимание на себя — вон все зеваки на улице на картину зыркают, а не на того, кто ее несет. И даже без 1300 рублей его больше, потому что, когда он имеет 1300 рублей, так выходит, или во всяком случае все так думают, что столько он и стоит, а чего он на самом деле стоит — кто знает? Никто не знает и знать не хочет, потому что всем это — до лампочки!..

Такая же и Алёна… Знает она, за кого замуж вышла, с кем живет?.. Знала бы — не таскалась бы с кем ни попадя… С покойниками…

Жаль, что Фёкла умерла. Перед самой смертью, может, за мгновенье до того, как она крикнула: «Поздно!..», Севко вдруг почувствовал, что она и есть его женщина! Такая жена не позволила бы ему прозябать каким-то рядовым инженером в проектном институте — вон на какую высоту Некрасова вскинула! Или это не она — Некрасов еще про какую-то жену говорил… Но все одно: кто-то же Некрасова вскинул… Да и Мицкевича — полячки вообще оборотистые…

Если бы Фёкла не умерла, так кто знает… Конечно, поздновато, но…

Он остановился, чтобы еще раз посмотреть на картину — и остолбенел!.. «Вот это фокусник! Из той же шайки!.. Гипноз навел, картину за фотокарточку выдурил!»

Художник…

В раме, которая била его то по голени, то по икрам, был фотоснимок, сделанный Любой: Кашин на диване, у него в ногах — Коржакевич, на венском кресле в изголовье — Маслюк, рядом стоит Зусман, а сбоку на скамеечке — он, Севко. Весь отдел мостовиков проектного института.

Под фотографией было написано: «Привет из Израиля. Зусман».

Ну это уж слишком… «Жу-ли-ки!» — не стерпев, крикнул Севко, рванул назад, чтобы найти этого «художника», разобраться со всей этой шайкой, но тяжелая рама ударила его по коленям — и он грохнулся на тротуар, окровавив нос, левую скулу и лоб…

— С Кашиным подрался? — спросила Алёна, когда он доплелся до дома. — Расквасил ему нюхальник?

Почему он должен с Кашиным драться, когда тот умирает?

— Потому, что ты давно с ним подраться должен был, — почувствовала, как будто сама была из этой шайки, его безмолвный вопрос Алёна. — Как можно так ненавидеть друг друга всю жизнь — и ни разу не подраться?