Заур Зугумов - Записки карманника (сборник)

Ожидание затянулось. Прошло уже больше десяти минут, а наши друзья все не возвращались. Я уже начал волноваться, нервы и без того были напряжены до предела, как вдруг увидел с другой стороны улицы Лялин маяк. Присмотревшись, я разглядел в толпе подвыпивших, но, видно, не добравших еще до своей нормы гуляк Цируля, который втолковывал этой пьяной братии что-то свое, размахивая при этом над головой измятой трешкой, а левой рукой пытаясь обнять соседа. Его острый, живой ум, глубокое знание людей и легкое вживание в образ могли бы, я думаю, привести его на театральную сцену, где он стал бы прекрасным актером.

Разобравшись в ситуации и успев в доли секунды оценить игру партнера, я закинул шнифт влево. Вдали виднелась одинокая фигура Дипломата, устало шагавшего по правой стороне тротуара и несшего в руке увесистый кожаный портфель, такой, с каким в те времена обычно ходила советская профессура. Его походку и умение держать себя везде и при любых обстоятельствах нельзя было спутать. Но сегодня и Дипломату пришлось проявить артистический дар. Уставший, сгорбленный вид и весь его облик говорили о том, что это преподаватель вуза, обремененный повседневными заботами, возвращается домой. Казалось, что ему ни до кого не было дела.

Мы с Лялей дождались, пока Цируль с Дипломатом прошли мимо нас и по очереди сели в машину, а сами отправились в сторону гостиницы и остановились неподалеку от нее, перейдя на другую сторону Невского проспекта.

Постояв немного, оглядевшись по сторонам и не увидев ничего подозрительного, мы не спеша вернулись. Машина уже ждала нас, урча мотором, так что нам с Лялей оставалось только вскочить в приоткрытые двери.

Рассекая непроглядную ночную мглу острым носом отполированного до блеска локомотива, «Красная стрела» уносила меня вместе со всей нашей воровской бригадой все дальше и дальше прочь от сырого и промозгло апрельского Ленинграда с приличным кушем, доставшимся нам в награду за терпение и выдержку.

Спать не хотелось. Я стоял в тамбуре у окна, курил и глядел в ночь, предаваясь мечтаниям и необузданному полету фантазии.

До столицы-матушки мы добрались, слава Богу, без каких-либо приключений. Да здесь и ехать-то было всего ничего. Из Ленинграда мы выехали около полуночи, а в Москве были уже под утро. Через день, закончив все дела, связанные в основном с болезнью Карандаша, мы были опять в дороге. И хотя путь тот и вел нас в неведомое, мы были полны оптимизма. Мы шли подобно древним волхвам, следовавшим за путеводной звездой, которая привела их к колыбели Иисуса. Наш же путь лежал в Тобольский равелин на воровскую сходку.

С тех пор уже прошло без малого тридцать пять лет. Из всех участников этой истории, к сожалению, в живых остался, пожалуй, только я один. Уже больной и старый, проездом в Финляндию, я посетил как-то обретший свое первоначальное имя Санкт-Петербург. И надо же такому случиться, чтобы через столько лет я случайно вновь встретился со Шмуэлем Соломоновичем. И хотя ему было тогда уже за девяносто, выглядел он, как и много лет назад, моложавым, дерзким и заносчивым. Да и чего ему теперь уже было бояться? Время на дворе стояло совсем другое. Мудрые глаза повидавшего виды еврея могли рассказать о многом.

Мы узнали друг друга сразу, как будто и не было этой временной пропасти длинною в целую вечность. Давно порвав с прошлым, к этому времени я стал писателем и борцом за права заключенных. Не стану описывать, как проходила наша встреча, но в конце нашей беседы я спросил:

– Так все же зачем вам, Шмуэль Соломонович, понадобилось тогда платить в два раза больше той суммы, которой вы спокойно могли откупиться от нас?

Он ответил:

– В этой истории, Заур Магомедович, вы видели лишь одну часть айсберга – ту, которая была на поверхности и оказалась непосредственно связанной с вами и вашими друзьями, и, разумеется, ничего не знали о другой, подводной, его части. Да она в принципе вам и не нужна была. Сегодня, когда моего племянника давно нет в живых, да и конец моего существования в этом мире уже не за горами, я могу вам открыть эту тайну. Режиссером того спектакля был не кто иной, как я сам!

Сказав это, Шмуэль Соломонович по привычке окинул меня изучающим, внимательным взглядом и замер, ожидая ответной реакции. Меня как будто кипятком ошпарили.

– Простите, но я не совсем понял вас. Вы что же, хотите сказать, что всю эту постановку осуществили вы вместе со своим племянником? – проговорил я своим грубым, с хрипотцой, голосом, не скрывая удивления и интереса. Чувства, обуревавшие меня в тот момент, могли быть знакомы разве что старому, потерявшему нюх волку, неожиданно попавшему в западню, которую он многие годы удачно обходил стороной, полагая, что капканы – не для таких матерых хищников, как он.