Александр Проханов - Экстремист. Роман-фантасмагория (Пятая Империя)

— Куда? — спросил румяный толстячок.

— На Третье кольцо, — наугад произнес Сарафанов, втискиваясь на сиденье, стараясь спрятаться от жалящего змеиного ока.

«Жигуленок» бодро юлил в потоке. Толстячок врубил жизнерадостную звонкую музыку. У ветрового стекла раскачивались амулеты, зайчики, чертики. На присоске был закреплен гуттаперчевый морской пехотинец с американским флагом. Тут же, приклеенная скотчем, красовалась православная иконка. «Жигуленок» напоминал веселую лавочку сувениров, где предлагался товар на все вкусы.

— Сегодня в городе такое творится. То одну магистраль перекроют, то другую. Дивизию внутренних войск пригнали. Кремль оцепили. Смехота!

Сарафанов вжался в сиденье, безумно переводя взгляд с американского полосатого флага на золотистую иконку Богородицы. Не знал, куда едет, — лишь бы подальше от чешуйчатой иглы, ее всевидящего ока, тонкого луча, которым она его настигала, пронзала раскаленный обезумевший разум.

Водитель оживленно болтал:

— Сам видел, ОМОН машины останавливает, водил выволакивают из салона и мордой на асфальт. Шмон устраивают, багажники вскрывают. Если кто что вякает, бьют в морду без предупреждения. Говорят, оружие ищут. Будто в Москву из Кантемировской дивизии переодетые офицеры проникли, ввезли оружие. Хотят брать штурмом американское посольство, посла — в заложники, требовать вывода войск из Ирака… Говорят, ищут какого-то террориста, Сапрофанова, что ли. Он, говорят, какую-то бомбу построил, из полония. Хочет ее рвануть. От нее в первый день два миллиона умрет, на другой день еще два миллиона, а остальные будут корчиться с неделю и отдадут концы. Фотороботы этого Сапрофанова повсюду развешивают. Я сам видел. На одной фотке он на бабу похож, с длинными до плеч волосами, как певец Леонтьев. На другой — лысый, мордастый, как актер Бондарчук. Поди разбери.

Толстячок тараторил, ловко меняя ряды, нырял среди машин. Сарафанов, слушая его болтовню, вдруг углядел среди забавных зверьков, разноцветных флажков, нарядных брелков, что наполняли машину, маленькую шестиконечную звездочку, сверкавшую, словно снежинка, на лобовом стекле «жигуленка». Она нежно переливалась, меняя цвет, розовая, изумрудная, золотистая, словно перламутровое существо. Звездочка была живой, перемещалась по стеклу, пульсируя шестью щупальцами. Была связана с телеизлучением, которое настигало Сарафанова в машине. Теперь останкинских башен было не две, а четыре. Они высились по разные стороны Третьего кольца, будто перемещались вслед за машиной. Сарафанов всматривался в городской ландшафт, и среди золотых куполов Новодевичьего монастыря, пышных Воробьевых гор, далеких строений Академии наук стояли останкинские телевышки, как громадные, воздетые на хвостах кобры. Окружали Сарафанова, гнались за ним, впрыскивали с разных сторон, под разными углами ядовитые видения, раскаляя его обезумевший разум.

Превозмогая страх, борясь с наваждениями, Сарафанов небрежно, как ему казалось, попросил водителя:

— Вот здесь давай-ка сверни. Мне как раз на Комсомольский. Пока еще бомбу не взорвали.

Вышел из машины, сунув хозяину крупную купюру. Смотрел, как удаляется «жигуленок» и на стекле, как росинка, переливается игривая искорка.

Желая укрыться, ускользнуть от всевидящих глаз телебашен, Сарафанов остановил пролетавшее мимо такси.

Угрюмый, небритый таксист поинтересовался:

— Куда?

— На Садовую. Куда-нибудь ближе к Таганке…

Нырнул в машину, прячась от преследующих башен. Рассудок его пылал.

Таксист включил радио. Жизнеутверждающий диктор, привыкший ерничать и иронизировать, произнес:

— А что бы вы сделали, дорогие слушатели, если бы повстречали главного заговорщика Сарафанова? Позвонили в милицию и следили бы за его продвижением? Вступили с ним в схватку, стараясь задержать? Или поспешили увильнуть, следуя принципу: «моя хата с краю»? Давайте голосовать…

Башни гнались за такси, перескакивая Москву-реку, как огромные истуканы. Перепрыгивали Садовое кольцо, охватывая Сарафанова с разных сторон. Их было с десяток, останкинских телевышек, которые топотали по Москве, создавая для такси ловушки, вставая неожиданно то на Октябрьской площади, то у Павелецкого вокзала, поодиночке, группами. Обменивались сигналами, сбрасывали с вершин сгустки плазмы, брызгали лучами, впиваясь в такси.

«Куда мне деться?.. — вопрошал он. Не себя, ибо был обезглавлен, наделен чужим обезумевшим разумом. И не Бога, ибо был отринут, отдан во власть чародеям и оборотням, принявшим обличье останкинских вышек, во власть гигантскому всеведающему моллюску. — К Заборщикову!.. — вспомнил он про письмо. — К милому другу!.. В рязанскую глухую деревню!..»