Людвиг Ренн - Новелла ГДР. 70-е годы

Сегодня он встретится с людьми, которые когда-то — сорок лет назад — были его одноклассниками. После школы он их больше не видел. Он не может себе представить, как выглядят сегодня тогдашние дети, а теперь мужчины и женщины на шестом десятке. Он может только пририсовать усы и морщины к сохранившимся в памяти детским лицам. Многих с той поры разметало по свету, многие безвозвратно утеряны. Из тех же, что остались, большинство так и живет в старом, родном гнезде.

Он не может точно сказать, кто из них еще жив, а кто нет. Он знает про Лоренца Цимана, крепкого невысокого паренька, что тот погиб в войну, подорвавшись на мине. Он видит, как Лоренц надевает спортивные туфли, с воплем восторга мчится в зал, и вот уже сидит на верхушке гимнастического шеста. Для самого Феликса К. детство и школьные годы кончились почти одновременно, за одну ночь. Сразу после пасхи тридцать шестого года они забрали его приемного отца, Радмахера, на политический допрос. А ему сказали, что о нем позаботится государство. Радмахер был древообделочником, точнее сказать, каретником, а вдобавок умел экспромтом сочинять стихи, то бишь вирши. Это он их сам так именовал. Его теория состояла в следующем: рифмы должны налетать друг на дружку. В этой жизни все цепляется и все рифмуется. Еще он был социал-демократ, из недовольных, иногда с анархическими завихрениями, и с дыркой в голове — от пули после первой мировой войны. Почему его, собственно, и не тронули в тридцать третьем. Этот самый Радмахер, по праву близкого родственника, взял в сыновья родившегося на свет без отца мальчишку, когда его мамаша просто-напросто скрылась с другим мужчиной то ли в Америку, то ли еще куда, а взяв, обещал местным властям тотчас жениться. Но предполагаемая супруга от него отказалась: «Больно ты мне нужен со своими фокусами, да еще с этим подзаборником в придачу. Это уж перебор получается…» Вот и пришлось Радмахеру заменять мальчишке сразу и отца, и мать. За день до ареста он угодил ногой в капкан, поставленный на лису. Зубья капкана пропороли кожу башмака, Радмахер промыл рану слюной и больше о ней не заботился. А в камере с ним приключился антонов огонь. Ему сказали, что он первостатейный симулянт, но отпустили восвояси. Он сумел еще своим ходом дотащиться до больницы, даже не заглянув домой. В больнице он создал свое последнее стихотворение, единственное, которое было записано:

Феликса К. в окружном центре отдали учиться в автомастерскую на вулканизатора со столом и постелью от мастера. Плюс три марки в месяц стипендии, А чаевые он мог оставлять себе. Имущество Радмахера пошло с торгов. Вырученная сумма — сто восемьдесят семь марок — была положена на сберкнижку до совершеннолетия. После войны он выкупил за пятьсот марок верстак Радмахера, проданный тогда за пять марок. В городе Феликсу понравилось. Его наставник, наци без мундира, был также членом церковного совета; он стремился добросовестно выполнять свои опекунские обязанности и сделать из мальчика человека. У него были неплохие связи с деятелями из мотоциклетного клуба, с гонщиками Саксенринга. Наставник хотел обеспечить своему ученику надежное будущее как специалисту по шинам в гоночных конюшнях Союза автомобилистов. Но для достижения этой цели надо было сперва вступить в моторизованный отряд гитлерюгенд. Феликс туда и вступил, но спустя два года его — как это говорится — попросили о выходе. Из-за одной дурацкой истории, в которой заподозрили злой умысел. Дело было так: во время военной игры ему было поручено везти банфюрера в коляске своего мотоцикла. И вот, когда этот самый банфюрер, стоя в коляске, разглядывал в полевой бинокль маскировку вражьих стай, у Феликса при включенной второй скорости рука соскользнула со сцепления. А стояли они на пологой тропинке под развесистой сосной. Мотоцикл подпрыгнул, банфюрер сперва ударился головой о здоровый сук, а потом — это ж надо как не повезло — до того неловко вылетел из коляски, что в падении сломал руку. Мало того, от боли он потерял сознание. Феликс кликнул на подмогу замаскированных бойцов, чего ему, по всей вероятности, делать не следовало. Ибо тут «Гейера черные стаи» увидели своего предводителя в самом плачевном состоянии. Он скулил. Тем, кто позволил себе рассмеяться по этому поводу, впредь на службе было уже не до смеха. А козла отпущения изгнали с позором: с него публично содрали черный галстук и погоны. Но мастер от него не отрекся, на сей раз он пристроил его в церковную духовную капеллу, благо им позарез был нужен трубач-солист. Жаль только, у бедняги не было музыкального дарования.