Людвиг Ренн - Новелла ГДР. 70-е годы

С тех пор родной городок редко его видел: он чувствовал себя отовсюду изгнанным, никому не нужным. Из всех друзей с ним остался только Гейнц Ворак. Пока этот самый Гейнц не угодил правой рукой под пресс и не лишился двух пальцев. Как ни странно, дружба их на этом кончилась, и одновременно порвалась последняя нить, связывавшая Феликса с родными местами. Он и на девушек местных перестал глядеть.

И вот теперь он снова приближается к родному гнезду, что приютилось на холме среди лугов. Если судить по первому впечатлению, здесь почти ничего не изменилось. Разбросанные домишки, дворы, ратуша, церковь, трактир, школа, десяток-другой мелких предприятий с большими слепыми окнами, лежащий на отшибе вокзал, неподалеку — футбольное поле. Из двух путей один порос травой. А вот бассейн, тот остался и даже забетонирован, с ним рядом — пруд, поросший камышом, и амбар, и торфяная пустошь, раскинувшаяся до дальней кулисы — до самого леса. И Три сестры сохранились — три липы из одного корня, здесь принято было шептаться о душевных страданиях и о еще более возвышенных материях. Если верить легенде Радмахера, то он, Феликс К., был зачат именно на этом месте, под этой древесной кроной, в лунную ночь и без помощи отца:

Часть лесной кулисы заслонена Хексенбергом — Колдовской горой, это такой холм среди полей, весь поросший кустарником. Кое-где между зеленью сквозит коричневый камень. Камень этот всегда мокрый, а порой даже сочится водой. Здесь, говорят, нечистый сливает лишнюю водичку, когда возвращается с шабаша. Детьми они каждое лето в Иванову ночь разводили здесь свой костер. И рассказывали старые, леденящие кровь истории про нечистого, как он идет по мокрым лугам в черных лаковых башмаках, красных штанах, в черной мягкой шляпе с красным петушиным пером, как он малость волочит ногу и гремит цепями, которые всегда имеет при себе, обмотав их вокруг сухого тела, как он вдруг поднимается в воздух и влетает к Мелани Теллерман через дымовую трубу, не запачкав при этом свой яркий наряд. Или как он огненным змеем ползет-извивается по проселочной дороге, так что у Фридриха Вайгеля лошади каменеют от страха и сам он должен, не слезая с козел, пропустить две четвертушки очищенной и три раза прочитать «Отче наш», прежде чем, набравшись наконец смелости, запустит в огненного змея пустой бутылкой. Отчего нечистая сила сразу исчезает. И на небе снова сверкают звезды. Вот такие, стало быть, истории. Радмахер не преминул отозваться на них следующим четверостишием:

Но Радмахер не был при том, как огненные колдуньи со злости на все эти россказни рвали на себе огненно-красные волосы, были только подростки, девочки тоже. Как-то раз была у костра и Лемхен. В последнем классе. Уж она и боялась! От страха и от волнения она то и дело ныряла в кусты. И каждый раз брала с собой пылающую головню. Но он все равно хотел на нее напасть, черный то есть, в черных сапогах, черных штанах, черном плаще, черной шляпе с красным пером и с двумя горбами. Так поведала им Лемхен, когда поспешно выскочила из кустов, бледная и дрожащая. Остальные прямо окаменели. Они потом рассказывали, что по спине у них пробежал мороз. Но Лемхен снова сунула в огонь свою головню. И с глубокой верой сказала, что, если каждый из них возьмет по головне, он тогда ничего им не сделает, он взорвется, потому что насквозь пропитан смолой и серой. После чего Лемхен совершила невероятное: заразила своей твердой верой испуганных и недоверчивых. Подняв, как факел, обуглившуюся головню, она снова вышла из светового круга. Дотухающий факел сверкнул в темноте, заметался, а Лемхен громко запела. Никто не последовал за ней, заблудшей. Потом земля выбросила ослепительно яркую вспышку, кусты словно обметало инеем, в короткие мгновения вспышки все увидели это с ужасающей отчетливостью. И все увидели, как на фоне бледного неба выросла огромная фигура нечистого. Но об этом они сказали лишь после того, как обратились в беспорядочное бегство. И Лемхен тоже это сказала. Во время бегства она держалась так близко к Феликсу, что он чувствовал, как она задевает его своим бедром. Тогда, помнится, Феликс был ужасно раздосадован, что Радмахер из этой страшной истории ухитрился смастерить вирши, в которых о нечистом не говорилось ни слова, хотя все они видели его огромную фигуру. Да и нельзя было требовать, чтобы мальчишка его лет узнал себя в зеркале стиха в обличье зеленой щепки или там сырых дров… Он до сих пор стоит на нижнем конце городка, старый и запущенный, волшебный четырехугольный замок его детства, сказочный и таинственный дом, с которого начинается мир: четырехчастный, слепленный из отдельных построек доходный дом, в заднем крыле которого так ярко и незаметно прошли первые четырнадцать лет жизни Феликса К.