Бруно Апиц - Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

— Это же надо! Судья, а такие слова говорит про нашего фюрера! Да разве кто осмелится сказать подобное про нашего фюрера! Меня мороз по коже подирает, как подумаю, что есть люди, которые думают, будто есть люди, которые считают нашего фюрера собакой или падалью, негодяем, которому следует заткнуть глотку! А вот лично господин судья полагает, что такое возможно!

Тут уж судья всерьез рассердился:

— Ах вы, бессовестный наглец! Прикидываетесь честным хозяином, а на самом деле вы — прожженный плут! Вы тут же, на месте, искажаете мои слова и еще хотите нас уверить, будто желали, так сказать, почтить фюрера!

— И хотел! Потому что это — первоклассный бык, ему только и под стать самое высокое имя! Я собирался вырастить из его потомства еще одного производителя и назвать его Германом. Пожалуйста, я заявляю об этом открыто! Теперь вы убедились, что у меня нет злого умысла?

Судья опять не смог сдержать улыбку, тем более что все присутствующие уже громко хохотали.

— Стало быть, вы собирались помаленьку почтить все правительство выращенным вами потомством быка? После Геринга перейти к Фрику, потом к Дарре́, к Геббельсу и так далее?!

Веселое настроение, царившее в зале, увлекло Генриха Граумана и побудило совершить непростительную ошибку. Он громко рассмеялся и возразил:

— Ну нет, только не этого!

— Только не кого?

— Ну конечно, Геббельса.

— Почему? — насторожился судья.

Генрих Грауман попал в ловушку. Он до того забылся, что даже перешел на нижненемецкий диалект:

— Потому что имя это годится только для матушки Грибш.

Раздался громкий взрыв хохота. Наконец удивленным судьям объяснили, при чем тут матушка Грибш. Оказалось, что она ухаживает за племенным козлом общины.

Услышав это, крейсфюрер решил, что его национальной чести нанесено смертельное оскорбление, и веселому настроению в суде был положен конец. Участь Генриха Граумана была решена, и деревенскому фюреру даже не пришлось давать свидетельских показаний, а адвокату не разрешили сделать экскурс в историю семьи Грауманова Генриха осудили на два года тюрьмы. Случись это года два спустя, не сносить бы ему и вовсе головы.

Но если они поверили, что на этот раз с Генрихом покончено, то очень ошиблись. Это он покончил с гитлеровской империей. А члены нацистской партии бесповоротно решили, что Грауман — позорное пятно на всей общине.

Тотчас же после суда его лишили права держать общественного быка, как неспособного содержать его. К тому ж Грауман, мол, политически и морально неблагонадежен. Бык Гитлер был официально оценен, когда Генрих Грауман сидел в тюрьме, и соответствующая сумма была переведена на его имя. Разумеется, его при этом еще и надули. Бык поступил во владение местного фюрера; на специально созванном собрании общины его перекрестили, дав ему кличку «Генрих».

Когда Грауман вышел из тюрьмы, он не стал судиться с общиной, как многие того ожидали. Он только твердил:

— Ну, погодите!

И эти слова он повторял по любому поводу, шла ли речь о политическом зазнайстве фашистов или о чисто хозяйственных вопросах. В разговоры и споры он больше не пускался. И было что-то зловещее в том, когда он, выпрямившись во весь свой огромный рост, словно олицетворяя божий суд, мрачно произносил свое: «Ну, погодите!» Но иногда в нем пробуждался прежний Генрих. Так он отказался пользоваться услугами общественного быка: бык этот, дескать, теперь в некотором роде начальство, и нельзя допускать его до столь интимных связей с близкими каторжника! Поэтому он завел себе собственного быка, обслуживавшего только его коров, и назвал его «Адольфом».

Так Генрих Грауман на свой лад боролся с третьей империей, и боролся не без успеха. К своему Адольфу он теперь обращался с неизменным почтением и тем самым вновь завоевал симпатии многих односельчан. Когда его предостерегали, чтобы он не подвергал себя опасности из-за быка, он всякий раз с улыбкой предъявлял письма, которыми обменялся с крейсфюрером, усматривая в них нечто вроде официального согласия на его поступок. Он смиренно запрашивал крейсфюрера в своем письме:

а) будет ли ему дозволено, поскольку он теперь не достоин пользоваться услугами своего бывшего быка, держать собственного или же его действия будут считаться оскорблением чистоты расы, ибо бык-то все же не совсем чистых кровей; если это так, то он его прирежет, хотя он доводит до сведения начальства, что его бык чисто арийского происхождения, чего нельзя сказать о двух коровах ортсфюрера; ведь последний, как доказано, купил их у еврея-скотопромышленника Фридмана;