Бруно Апиц - Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

Но Франц Ланге решительно не мог утихомириться.

— Какой деликатный наш Цыпленок, — пропел он, сложив губы трубочкой, — он у нас маменькин сыночек.

— Да заткнитесь вы наконец, — закричал Герман, — я спать хочу.

Но тут настала очередь Цыпленка.

— Ты сам — маменькин сынок, — приподнявшись на койке, крикнул он длинному вюрцбуржцу, — это тебя вскормили на белых сухариках. Будь мой отец булочником, я бы добился в жизни большего, чем ты!

— Дети, будьте осторожны в выборе родителей, — насмешливо произнес вюрцбуржец.

Цыпленок покраснел.

— Мой отец пал… на поле боя, — робко сказал он.

— Твой отец? — удивился Длинный, покатываясь со смеху в предвкушении остроты, которая просилась у него на язык. — Ты, наверное, имеешь в виду свою мать, — прокричал он, хохоча до слез. — Да, да, свою мамашу. Ты ведь ублюдок, незаконнорожденный. Все мы это отлично знаем.

Стальное перо Штакельбергера громко царапало бумагу.

— Ну что ж особенного, — тихо сказал Цыпленок и закрыл глаза, словно засыпал.

Вюрцбуржец насвистывал что-то, Штакельбергер, широко расставив локти, пригнулся к столу и время от времени кряхтел или ругался. Это было очень важное для него письмо.

Как ни устал Герман, заснуть он не мог. Все время думал о матери и об Эмме, больше об Эмме. Она считала, что Герман женится на ней. По профессии Герман был формовщиком. Работа, конечно, тяжелая, зато платят хорошо. Можно заработать шестьдесят марок в неделю, а когда работы много, и все семьдесят. Из них, конечно, еще и вычеты делают. И все-таки заработок хороший. Вот только к выпивке привыкать нельзя, не то кончишь, как старый Шумахер, который заставлял Германа, когда он был учеником, прятать бутылки с пивом в формовочный песок, чтобы их ненароком не увидел мастер. Как-то раз Герман забыл закопать бутылки. Еще и сейчас его смех разбирает, когда он вспомнит, как Шумахер понапрасну рылся в песке. Ну и отколотил же он потом Германа, как его больше никогда в жизни не колотили, и с тех пор Герман уже ни разу не забывал о бутылках. Впрочем, все это пошло лишь во вред старому Шумахеру; когда Герман выучился, старика, обрюзгшего, с гноившимися глазами, выставили вон. У него в руках уже не было прежней силы, и сделанные им формы лопались, когда в них выливали металл. Он пошел работать в гавань подсобным рабочим и в конце концов совсем опустился. Выходит, надо остерегаться алкоголя. Герман хотел жениться на Эмме. Размах у него был немалый. Ему хотелось иметь квартиру из двух комнат и кухни. Он думал, что у них скоро пошли бы дети. Его ужасно злило, что он не остался тогда с ней. Эмма девушка рослая и крепкая; уж она-то получит, что ей требуется, где-нибудь в другом месте.

А что теперь будет, никому не известно. В ушах Германа раздавался шепот матери: будет война. Эмма, наверное, зайдет к ней, чтобы справиться о нем. Надо бы матери написать, да ему неловко.

— Герман, — тихо сказал Цыпленок, лежавший рядом, — здорово тебе все-таки повезло, домой съездил. А какая она из себя, твоя-то?

— Очень рослая, — прошептал, преодолевая усталость, Герман и подивился самому себе, — у нее совсем светлые волосы и темные брови.

— Красивая, должно быть, — сказал Цыпленок, — в нашем городе тоже есть две такие девушки, они сестры.

— Нет, — возразил Герман, — им до нее далеко.

В коридоре с грохотом захлопнулась дверь. Со двора донеслась пронзительная трель свистка. Штакельбергер вскочил на ноги и, держа в руках письмо, стоял, растерянный, посреди комнаты, а кругом суетились товарищи. Наконец он сунул письмо в карман, застегнул пряжку и побежал вслед за ними.

Целый час простоял батальон на казарменном дворе. Офицеры уже скомандовали ротам разойтись, но не успели солдаты войти в казарму, как снова приказали строиться; они построились и ждали во дворе. Солдаты чувствовали, что офицеры сами ничего не понимают. Когда наконец подошли грузовики, солдаты стали взбираться в них очень нерешительно. Небо между тем заволокло. В пасмурный предвечерний час покатили они «нах Остен».

Франц Ланге запел было песню; он отчаянно фальшивил, а так как никто ему не подтягивал, умолк и он. Потом начал рассказывать, что уже разъезжал так по стране, со штурмовыми отрядами.

— Не разъезжали бы вы тогда, не пришлось бы сегодня ехать и нам, — сухо сказал Герман.

— Ясное дело, — проговорил вюрцбуржец, явно не поняв его замечания. Но все остальные отлично поняли Германа, даже и те, что не разобрали слов, а только слышали интонацию его голоса.