— Я себя плохо чувствую, — сказала Ира.
— Я же вас не зову сразу подкладывать бомбу под паровоз, — сказал Кроп. Потому что у него было хорошее настроение. — Хотя, — сказал он, повнимательнее поглядев на нее, — вы бы для этого очень подошли. У вас отличные внешние данные. Вас никто в толпе не узнает. И вы, мне кажется, никогда не расколетесь. Потому что вы не думаете ни о чем. Вам просто нечего будет сказать.
Кроп, конечно, был далеко не глупый человек. Но в эту минуту он сам ни о чем не думал. Он просто так сказал. Так часто бывает.
Но тут он увидел, что она действительно себя плохо чувствует.
Историческая справедливость. Врезка
Исторической справедливости не существует. В этом романе историческую справедливость замещаю я. Здесь разрешение сверхдетерминированного противоречия, в котором запутались марксисты. Маркс — не евангелие. Он вовсе не говорит, что придут зелененькие человечки. Может показаться, что именно так он и говорит. Сидите тогда в своем интернете и ждите обобществления производства — как сидят на «Ниссане» русские работники в рабочее время в «Живом журнале», да еще вам орден дадут («Ниссан», надо полагать), за то что ничего не делали и способствовали объективным законам. Сдохнете, не дождетесь. Сегодня все умные люди отвернулись от Маркса, потому что где? это, то что обещал?.. уже должно быть? — а нету. Вы поищите не там, где вам кажется что кто-то что-то потерял, а там где светло. Железной рукой я подтасовываю факты, и делаю так, что никто не замечает отступлений от действительности — потому что действительность только тогда и действительность, когда кто-то подтасовывает факты, а без этого она — нихт. Ничего не происходит. Справедливость — чисто человеческое понятие, нигде больше в природе его нет. А значит, моё. Поехали дальше.
Кроп поэтому не стал оглашать то, что еще готово было слететь с языка: что-то: и в этом, мол, вы аллегория нынешней спячки-страны, и с вас бы лепить бы-де родину-мать — митинги митингами, а он был, как уже только что отмечено, в отличие от всех почти ораторов в своей категории, не слишком-то глупый человек, и к тому же быстро ориентировался. Не сносить бы ему иначе своей головы до таких седых яиц. Ему было лишь под сорок — или чуть с гаком. Для мужчины самое то; а для политика — уже не то. Для политика, собственно, он был такой же перезрелый, как И. П. в своем роде. И поэтому, может быть, он к ней почувствовал чувство сострадания. Хотя! Кроп не любил эпилептиков; бомжей; всяких вообще психопатов — слишком много их навидался: был такой дедушка на пикете, очень любезный, из Алма-Аты, он всем щиро улыбался, а сам раскладывал прям на Невском плакаты с родословной Путина до самых израильских патриархов. Пришлось его убрать. Вежливо. Вежливый он был. Кроп.
То есть он сперва сунулся к дверям офиса — позвать кого-нибудь? — но тут Ирина Петровна почти пришла в себя и так замахала на него, что он просто подал ей руку и отвел к лавочке. И правильно сделал.
* * *
Там они сидели, дышали. В том же дворе, но все-таки не прямо у входа. Пока это не стало неловко. Кроп побренчал какой-то мелочью от продажи газет — и вдруг почувствовал в своем кармане увесистую сумму от продажи квартир. Неубитых, правда, квартир, — и к тому же, квартир не его — как анархист, он был не против эксов, но к вопросу о личной собственности не имел окончательного отношения.
Тем не менее, он вновь развеселился. И сказал:
— Пойдем пить кофе.
Лянская безмолвно встала. И они вышли из двора, как два голубка, или кто там еще — как две зебры. И таким образом Лянская, впервые за двенадцать лет, ушла с работы.
* * *
Ну, выпили они кофе, дальше что? Немного потрепались, довольно гнусно; Лянская не могла из себя выдавить ни «тпру» ни «ну». Наконец Кропу это надоело, он быстренько распрощался и ушел восвояси. И она тоже. На работу она не пошла, а пошла в овощной магазин, как она с утра, только вечером, собиралась. В магазине была большая очередь, население готовилось к очередному концу и скупало по дешевке лук. «Ну что, Ира?» подвигалась с очередью мало-помалу к продавщице и с незнакомым ей прежде вниманием следила за движением рук.
То есть как это незнакомым? Все двенадцать миллионов лет она смотрела на продавщиц пельменей, стоящих в мороз у задубевших лотков, так что их самих можно было взять и сварить вместе с этими пельменями не отделяя от лотков как мамонтенка Диму; на уборщиц в вокзалах или станциях и переходах метро, толкающих впереди себя трехэтажную тележку с ведрами с грязной водой и такими и сякими щетками и еще шваброй нового времени изображающей веревочную кисть (она называется, открою профессиональный секрет: МОП «Кентукки»; кто такой этот МОП, не знает даже интернет). На вымазанных краской баб к лесу задом — кто и когда видел их перёд? — бесконечно отдирающих облицовочную грязь от квадратных километров фасадов; и — все чаще — на лиц с чуждым ей типом волос и загаром чингачгуковых скул — долбящих; роющих; кладущих. В это не нужно вглядываться; об этом не нужно думать бессонными до серого света ночами, чтобы раз навсегда знать: ты — так — не можешь.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу