Эна Трамп - Женский роман. Утопия

И вот она шла по Невскому, в плаще и с зонтом, как раз по другой стороне, и боролась с дождем, который нагло хлестал, несмотря на зонт, ей в морду — и как раз за Домом Книги увидела их. Видимо, и, наверное, очень давно, они перешли на эту. Прямо на Малой Конюшенной стоял пикет — человек десять мокли под дождем, с плакатиками. Человек пять десантников стояли поодаль от них — видно, прошли, да остановились — и тоже мокли под дождем. Каждого из этих десантников хватило бы, чтобы разогнать не один такой «пикет» — но они не подходили — а мокли под дождем, и все по очереди дружно орали. «Пикетчики», всё пенсионного вида, стеснительно переминались — а отвечал «десантникам» только один (с ним, правда, рядом, стоял еще один, дюжий парень, тоже в камуфляже). Это был именно тот, со знаменем, черный анархист Пётр Кроп.

Выглядело это так:

— … … …! Родина! Мать-мать-мать-мать-мать!

— Да подойди ты, подойди, я тебе скажу, за что ты воевал, что не подходишь? Я тебе бóшку проломлю, и дружки в кремле не помогут! Твой батя пиндос, твоя война с бабами, твой комбат бандит, а ты сам охраняешь шлюх и жрешь с их помойки!

Что-то в этом роде. Там дальше уже началось сплошное «ёб твою мать», и Ирине Петровне пришлось шарахнуться в сторону, потому что десантник, к которому это было отнесено, рвался ввысь, а другие трое его отводили («чё ты, это городской сумасшедший»). Но она заметила. Она заметила, что древко у знамени — железное (а ружьё? где оно?..), что анархист — молодой, и из-под черной бороды пламенеют жемчужные зубы и ястребиный взгляд, и что шинели никакой нет, а отражают дождь, да, солдатские сапоги и кожанка пролетарского вида.

Мораль: берегитесь нас, русских баб. Даже некрасивых и не годящихся по возрасту в шлюхи.

[Магомет идет к горе]

Машину она себе купила. Приезжали трое мужиков, установили в кухне (соседка выглянула — были выходные; И. П. не стала бы для этого отпрашиваться с работы), отказались за деньги выносить на помойку старую, которой она до этого пользовалась в целях что стирать было особенно нечего; вынесла она сама, с соседом, вполне еще крепким. Был небольшой вопрос с электричеством, который быстро уладили, И. П. изучила инструкцию, собрала все постельное белье, засунула его, засыпала порошка — машина стала стирать, а она — смотреть. Зрелище было завораживающее, особенно когда она, на отжиме, когда уже оборотов было набрано — больше некуда, вдруг затихла — и вдруг как-то по-особенному загудела и — стало понятно, что это уже по-настоящему, закрутилась так, что затряслась, и — И. П. вспомнила самолет: сейчас должна была тронуться и поехать, а потом — взлететь. Не слетать ли в Турцию?

«Ира» (подумала она про себя) включила телевизор. Показывали «Анна и император», про какую-то Анну и последнего японского императора. Она почувствовала, хотя был день, что засыпает. «Жизнь есть сон», — подумала Ирина Петровна, в полном согласии с неведомым ей Кальдероном. «Но такой, — дальше продолжала уже сама, — в котором наяву приходится перебирать ногами». Скорей бы он проснился весь.

Она встряхнулась и, вместо того чтобы окончательно провалиться в небытие, села.

Она решила сходить на Невский и посмотреть, нет ли там того пикета. И купить газету — что такого?

Был! — и Ирина Петровна, окончательно — «Ира», почувствовала, как по-девически бьется сердце. Между прочим, ей повезло: мы собирались в 12 часов, а в два чесали к нам в общежитие, где я собиралась устроить нечто под названием «семинар» по Маркузе, из которого навыписывала цитат, намереваясь перевернуть ими сначала самосознание соратников, а потом при их помощи приступить к соотечественникам. В два ноль пять, как говорил д'Артаньян (тоже, кстати, армянин), я вам уши на ходу обрежу. То есть она бы никого не застала.

Мелкими шажками она просеменила мимо, успев лишь заметить, что пикет побольше (был светлый денек) и стоящие с плакатами (лицом) мирно, на этот раз, разговаривают с несколькими остановившимися (спиной).

Так она дошла до Дома военной книги и маршировала бы дальше. Пришлось развернуться.

Она прошла бы опять мимо, и тут ей ничего не осталось, как отправиться домой, — если бы не рука в кармане, сжимающая десятку. Почувствовав себя увереннее, Ира остановилась.

Анархист сообщался с дедушкой в медалях. Ира приблизилась. Дедушка своевременно отчалил. Анархист повернул к ней лицо, с которого еще не сошла улыбка.

— Здравствуйте, — сказала Ира.

— Здравствуйте, — сказал анархист.