Эна Трамп - Женский роман. Утопия

Машину она могла бы купить, у нее достаточно накоплений (это значит, переводя опять в русло самокритики, до которой она не охоча, но так выходит, — что тратить ей не на что) — но тратиться на машину? это означает потратить сразу всё, а кроме того, тратить ей не для кого и незачем. Вот в тридцать лет она могла бы купить машину («и тогда жизнь ее! повернулась бы по-другому…»), но в тридцать лет как раз не было. Квартирный вопрос у нее решен. Без всякого онанизма. Есть комната в нормальной коммуналке; можно поставить душ, используя возможности на работе — у них там всё это быстро решается, но можно и помыться в ванной.

Сейчас скажу про нее что-нибудь хорошее. Никогда она не использовала никаких возможностей на работе.

Это потому, что ее фамилия Лянская — не Градская, не блядская и не какая-нибудь еще. Русская вообще-то фамилия (кто скажет «еврейская» — хрен тому в затылок. Разговаривает она по-русски и в школе читала русскую литературу, такую же, как и вы, и про родню свою ей не известно ничего — кроме, да, действительно, еврейской тёти, но с совершенно другой, еврейской фамилией, живущей тоже в коммуналке и в центре, и к которой она не ходит. И это не по мужу — у мужа ее была фамилия: Петров, такая же, как у нее отчество, когда она развелась, она поменяла паспорт обратно. Что, выкусили?). Хотя там наверняка примешались какие-нибудь ляхи. В соответствии с правилами исторической грамматики русского языка, когда редуцируются какие-нибудь согласные.

Но это не по нашей части.

Случилось сразу два происшествия. Ирина Петровна шла, напевая какую-то ерунду («Странник мой! Дорогой! Где ты щас — что с тобой…»). Погода была — так себе. Она шла по Литейному — работа ее, контора, была на углу Литейного и Некрасова — к себе домой, который находится примерно одинаково от Владимирской и Достоевской — и проходя мимо какого-то подвала, в котором был какой-то клуб или может быть магазин, заметила человека, сидящего прямо на ступеньках этого подвала. Так вышло, что ей надо было как раз в магазин десятью шагами вперед, чтобы купить на работу чай, и спускаясь по ступенькам из этого магазина, она увидела этого человека еще раз. Человек сидел на том же месте, и на нем было написано «вечность». Ему было никуда не нужно, и не было никого в целом свете, кому было бы что-нибудь нужно от него. Но человек этот был мужчина. К тому же, он был нерусской, как теперь принято говорить, «кавказской» национальности — хотя, скорее все-таки, «восточной». Скорее всего, он был таджик из той трудовой армии ползунов, тихо пьющих кровь рабочих мест европейских городов и крепнущих на пищевых отходах, чтобы незаметно, но верно, распрямившись телом и душой, сбросить пыльную оболочку и на правах реальных хозяев выдворить на ступеньки подвалов коренное, но прохлопавшее ушами свою нефть население.

В большом городе у человека очень развит автоматизм; и Ирина Петровна, поглядев на человека не более трех секунд, сразу же отвернулась и продолжала свою походку, — во-первых, потому, что если на тебя начнут смотреть? Ср. сказанное выше о рабочем месте; с твоей фамилией — напоминаю, Лянская — под землю захочется провалиться. А во-вторых, у нее были хорошие соседи. Семейная пара, тоже одинокие (без детей), работающие круглый день, занимающие две комнаты — каждый по одной; она с ними сталкивалась только на кухне. И что они скажут, если она приведет домой таджика? И что она сама может сказать этому мусульманину — он и по-русски вряд ли-то понимает, что она сможет ему сказать? «Сиди тут и никуда не выходи. Милиция, понимаешь?» «Я иду на работу. Приду, принесу тебе еды». Он разляжется на диване и будет смотреть телевизор, потом, хвать, — а уже нет никого, и обчищена квартира. Хорошо бы, её — в конце концов, что ей терять; но еще и соседей, и еще, не дай бог, что зарежет.

Но наличие такой возможности польстило ей самой.

Иногда полезно посмотреть на себя чужими глазами. Этим же самым днем она вышла на улицу еще раз, хотя налетел дождь и пошел ветер. Но она решила купить себе машину. Не простую, а стиральную.

Надо было сначала зайти в банк. Банк работал до восьми. Она шла по Невскому, одетая в плащ и зонтом вперед под углом 40.

Всю свою жизнь И. П. Лянская жила в Петербурге. И все достопримечательности Петербурга были для нее обычным делом. Так, например, анархисты, стоявшие у метро Гостиного двора, стояли всю жизнь и продавали свою газету. Газету эту она не покупала; всё это было за пределами ее кругозора, Ленин, Сталин, — это были слова не ее лексикона. Но сами анархисты были в пределах ее кругозора, как у любого живущего здесь, и бородатый анархист — она считала его очень старым — с черным знаменем и, кажется, ружьём, — зимой-летом в черной белогвардейской шинели дореволюционного образца — это было что-то, что ее отличало от провинциалов и чем можно было прихвастнуть. Если бы было перед кем хвастать. Сама она даже не переходила на другую сторону — шла мимо, не обращая внимания; так же как мимо Невского, Эрмитажа, Фонтанки, Мойки, Кунсткамеры, Луны, Марса, черта, дьявола, — перед собой хвастать ей было нечем.