Ирина Василькова - Стожок для несуществующей козы

В конце вечерней улицы показалась энергичная фигура, взметающая пыль цыганской юбкой, — за плечами мешок и гитара, в руке что-то вроде посоха. Леля заподозрила, что гостья к ней. Так и есть — Петрова, кто ж еще!

С Петровой они познакомились сто лет назад, еще в университетской литстудии. Та писала причудливо — по-мужски резко, но по-женски эмоционально. Крепко писала, но оставалась в литературе маргиналкой — хорошего поэта «назначает» референтная группа, то есть поэтическая общественность. Нынешней общественности не нравились серьезные тексты — стало быть, прижизненная слава подруге не светила, но она и не огорчалась особо. Энергия в ней кипела десятикратная — общаться подолгу было бы слишком горячо. Подолгу, впрочем, никогда и не получалось — она могла исчезнуть с горизонта на несколько лет, чтобы вдруг материализоваться в самый неожиданный момент. Как сейчас.

— Привет! — несентиментально пробасила Петрова, сбросила рюкзак на ступеньки и уселась рядом. Красота ее была бесспорной, но какой-то мифологической — богиня-мать или, в крайнем случае, валькирия. Сочетание монументальности с пассионарностью отпугивало мужчин, которые вокруг Петровой менялись постоянно, иногда даже оставляя ей на память детишек — их в сумме образовалось трое. Впрочем, чада уже выросли и материнского присутствия не требовали. Леля смотрела на нее с явным удовольствием — это был прекрасный в своей завершенности образ, включая грациозную шею, тяжелые крестьянские руки и изящные ремешковые сандалии сорок первого размера.

— Это тебе! Нашла по дороге. Пригодится в хозяйстве, — протянула Петрова посох, оказавшийся вполне еще крепким черенком от лопаты.

В рюкзаке приехали картошка, помидоры и бутылка водки. Везти на дачу картошку было совершенно нелогично, но очень своевременно — не у Валентины же одалживаться! Хозяйственная Петрова перевела дух, быстренько все почистила, сварила и нарезала — видимо, не терпелось скорее взять гитару. Стихи она исполняла душевно, на собственную музыку — весь Серебряный век, а заодно и некоторых друзей, включая Лелю.

Так и сидели — в летней кухне, над незапотевшими стаканчиками, потому что водка в дороге нагрелась, а охлаждать было некогда, и Петрова, то и дело прихлебывая, пела так вдохновенно, будто слушал ее весь Большой зал консерватории. Леля ценила в ней особую красоту творческих женщин, до которой дозревают только к пятидесяти, да и то не все — бездонные зрачки, разрозовевшиеся щеки, пряди, выбившиеся из тяжелого узла, серебряный браслет с черными камнями. Она была уже не здесь и уплывала в нездешность все дальше, чистый голос оттенял в знакомых строках множество тайных смыслов, но на Мандельштаме она все-таки дала петуха. Леля отцепила ее от балалайки и потащила в сумеречный сад. Цветы пахли одуряюще, как перед грозой.

— Классно тут у тебя! — удивилась, очнувшись, Петрова. — Ты все сама, что ли? Розы — это правильно, их аромат отгоняет враждебные субстанции, одолевающие слабых духом!

Она запуталась в юбке и чуть не упала. Розовый шип выдрал клок черного кружева, и оно теперь волочилось сзади, как хвост. Леля вспомнила чей-то давно слышанный рассказ о том, что у настоящих женщин есть подземные хвосты — и если так, то у Петровой он, вероятно, был длиной в морскую милю. Валькирия все-таки напилась, и дальнейшие речи ее сделались темны и непонятны. Ночевать в доме она наотрез отказалась, предпочтя топчан в кухне и старую телогрейку.

Ночью действительно пришла гроза, сменившись к утру моросящим дождем. С кустов и деревьев капало, вместо воздуха стоял сплошной туман. Петровой в кухне не было, лишь чисто вымытая посуда стояла на столе, накрытая свежим полотенцем. Рядом валялся пустой флакон — похоже, гостья спросонья мыла посуду Максимовым зубным эликсиром. Леля вспомнила про мобильник и набрала номер.

— Привет! — радостно заорала Петрова. — Я ушла за грибами и заблудилась!

— И где ты теперь? — заволновалась Леля.

— А я откуда знаю?! В лесу! Я два года не была в лесу! Мне так хорошо! — и связь отключилась.

Через два часа Петрову привел к калитке дачник с соседней улицы — промокшая до нитки валькирия набрела на него в чаще и бросилась на шею с просьбами о спасении. Да к тому же уговорила его завернуть в магазин. Теперь она была совершенно счастлива и тут же уселась чистить свои лисички.

К ночи подруга молча исчезла. Леля нашла ее на речке. Водная артерия с глупым названием Рожайка струила свои воды в полусотне шагов от калитки, слегка завихряясь у позеленевших мостков. На краю шаткой доски в темноте светилась широкобедрая статуя — Петрова любила купаться голой. Буйных подростков с пивом, облюбовавших этот укромный уголок для ночных посиделок, почему-то сегодня не было — видимо, мощная аура Петровой отталкивала все нежелательное. Статуя красиво, без единого всплеска, ушла в воду, вынырнула, облепленная мокрыми волосами, и устремилась на спине в серебристую мглу. Леля представила, что она могла бы плыть с гитарой, умостив ее на белом сияющем животе.