Рут Хоган - Мудрость Салли

Китти Мюриэль делает глоток чая и вытирает губы салфеткой.

– Вообще-то, – говорит она, улыбаясь мне через стол, – я встретила в бассейне очень приятного мужчину.

Я чувствую, как розовеют щеки. Фло страшно хочется узнать продолжение, но в кафе заходят две девочки-подростка и ждут у стойки. Она нехотя отходит от нас и идет принимать их заказ. Китти Мюриэль тянется через стол, чтобы похлопать меня по руке.

– Не смущайся, дорогая. Я просто шучу. Но разве тебе не хотелось бы кого-нибудь встретить?

Вообще-то, да. Вообще-то, я уже встретила. Проблема в том, что он, вероятно, считает меня абсолютно ненормальной.

– Ну да… – бормочу я, играя с остатками пирога.

Девочки за прилавком начинают хихикать, потому что в кафе заходят два мальчика-подростка и встают за ними в очередь. Вслед за ними появляется высокая фигура и подходит к нашему столику.

– Дамы, порекомендуете лимонный пирог?

Это олимпиец.

Акт Раскаяния

Боже мой, я искренне сожалею, что оскорбил Тебя, милостивого Спасителя моего. Ненавижу все прегрешения мои против заповедей и священной воли Твоей. Обещаю Тебе, Господи, и твердо решаю избегать всякого добровольного греха и всего того, что к нему приводит.

Омой меня Твоей кровью, и стану белее снега.

Красные ягоды падуба, растущего за окном спальни Элис, напоминали капли крови на фоне листьев и веток, покрытых сияющим инеем. Элис и Бог снова начали разговаривать, после стольких лет. Вернее, говорила Элис, очень надеясь, что Господь ее услышит. Она не могла пойти к отцу Питеру в местную церковь. Она иногда ходила туда с Мэтти, с тех пор как он родился. Но теперь она знала – это все была ложь. Это была другая Элис.

Поэтому она поговорила с отцом Томасом, священником при больнице, перед прошлым сеансом химиотерапии. В детали она вдаваться не стала, даже в общих чертах. Просто хотела узнать, не слишком поздно ли для искупления и есть ли у нее шансы на прощение. Признания теперь не избежать, но сможет ли Бог, сможет ли вообще кто-нибудь любить ее после того, что она сделала? Вера отца Томаса была как любимый изношенный свитер – с торчащими нитками, местами потертый, залатанный на локтях, но все равно самая теплая и уютная вещь из всех. Он проводил дни утешая умирающих и тех, кого они оставили позади, пытаясь убедить их, что жизнь была великим даром, несмотря ни на что. С теми, кто остался позади, было всегда сложнее: иногда они больше не желали этого дара. Отец Томас говорил им, что Бог – не магазин одежды и возвратов не принимает. Но для некоторых утешение было невозможно. Они отказывались жить дальше, предпочитая просто дожидаться смерти. Они расстраивали его сильнее всего. Он сказал Элис, что никогда не поздно, что Господь всегда оставляет дверь приоткрытой даже для самых худших грешников. Глядя на хрупкую женщину перед собой, несмотря на морщины и тени на ее лице, он видел глаза ребенка. И не мог представить, чтобы эта женщина хотя бы задержала книгу в библиотеку или не оплатила парковочный билет. Совершенно немыслимо, что она способна на смертный грех. Но ее благодарность была очевидна. Почти отчаянна.

Элис лежала в кровати, слишком слабая, чтобы встать. Она пыталась читать – «Тяжелые времена» Чарльза Диккенса. Ее любимая книга, но постоянное утомление затуманивало слова на странице и делало знакомую историю неясной. Она чувствовала себя привидением. Все, что осталось от ее плоти и костей, казалось эфемерным и отравленным, как смог от заводов над Коктауном Диккенса. С нечеловеческим усилием она приподнялась на подушках, чтобы увидеть весь сад за домом, длинный и узкий, прорезающий полосу сквозь поля к лесу. Несколько потрепанных хризантем по-прежнему добавляли яркости клумбам, а любимые питомцы Мэтти, кролики Багз и Банни, скакали в большом вольере, соединенном с деревянной клеткой, где они спали ночью. Последняя треть сада была отгорожена крепким забором. Элис поставила его, когда Мэтти стал достаточно взрослым, чтобы играть в саду в одиночку. Она хотела видеть его из кухонного окна, а дальняя часть сада была слишком далеко.

Но отсюда она была видна. Из окна спальни Элис видела, как та часть сада заросла, покрывшись удушающим саваном ежевики, превращенной инеем в серебряную проволоку. А в самом конце, рядом с лесом, темнел холм: когда-то он был кирпичным сараем, но теперь скорее напоминал обвитый плющом курган. Холод охватил Элис, словно дыхание призрака, и она скользнула под одеяло и закрыла глаза.