Ян Стыдобка - Поэтесса в жанре ню и другие рассказы

Солдаты расхохотались. Унтер-офицер Корнеев поднёс к орудию фитиль.

Ядро грянуло в стену. Брызнули, сверкая на солнце, осколки стекла, посыпался кирпич.

Следом ударило ещё несколько ядер.

– Крепко строили, язву им, – сказал генерал. – Не иначе, на дерьме.

– На королевском, – добавил капитан Платонов под солдатский смех.

Новые, новые залпы сотрясали стены дворца. Стены дрожали, трескались. Не менее десятка ядер влетело в окна и разорвалось внутри. Люди выскакивали из дверей, торопливо разбегались по площади.

– Как есть тараканы, – заметил Седов.

Наконец после особенно дружного удара стены рухнули, подняв целую тучу пыли. К небу взметнулись первые столбы огня.

– Молодцы! – сказал генерал. Ещё два залпа для верности. Чтобы век не могли отстроить! А дальше – вон, видите, тощая кляча?

Он указал на высившийся среди развалин готический собор.

Обветшалые стены собора оказались не чета дворцовым – сложились и осели наземь от первых попаданий.

– Теперь башню! – скомандовал генерал. – Тьфу ты… Нет ещё никакой башни, язву ей! Да и не будет… Богатыри! – вскричал он. – Город ваш на четыре дня! В полном распоряжении! Орудия в обоз, гуляйте, братцы!

– Премного благодарны, ваше высокопревосходительство! Ура!!! – стройным хором ответили солдаты.

Через полчаса Седов был на другом берегу реки.

Отовсюду слышался грохот орудий и ломающихся стен, раскатистый треск выстрелов, отголоски жалобных криков. Клубы чёрного дыма тяжко поднимались, застилая небо. Некогда блестящая столица, охваченная пламенем, на глазах уходила в небытие.

На улице, по которой шёл генерал, не осталось ни одного уцелевшего строения. Иной раз из-за груды камней выскакивали грязные фигуры, с мольбой бежали к нему, простирались на земле среди битого кирпича и щебня. Седов переступал через них, не замедляя шага, с брезгливой усмешкой на губах.

Хоть бы одна зараза не смалодушничала, кинулась с ружьём или саблей! А какими смелыми были два года назад, особливо против раненых и детей!..

В полусотне шагов от себя генерал заметил взвод солдат, судя по обмундированию – лейб-гвардии преображенцев. Они, собравшись в кружок, что-то бурно обсуждали.

– В чём дело, молодцы? – спросил Седов, подойдя.

– Вот поймали, ваше-ство, – доложил гвардейский прапорщик с забинтованной головой.

У стены стояла группа связанных вражеских егерей и гренадеров при полном оружии, оборванных и запылённых.

– Два, четыре… десять… девятнадцать, – пересчитал их генерал. – Девятнадцать безмозглых ослов.

– Что прикажете делать? – спросил прапорщик.

– А то сами не знаете? В расход. Да погромче, чтобы слух прошёл.

– Так-таки в расход?! – ахнул молодой солдатик, распахнув глаза.

– Послушай, удалец, – обратился к нему генерал. – Ты ихний басурманский язык разумеешь?

– Самую малость перенял.

– А я знаю, как родной. С детства учил. И могу сказать, что они промеж себя о нас говорят. Слыхал своими ушами.

– И что же? – заинтересовались солдаты.

– Какие, говорят, смешные звери! – прогремел Седов.

– Это почему звери?! – изумились гвардейцы.

– Потому что ты не человек для них. И ты. И я тоже. Или невдомёк, что они творили на нашей земле? – нахмурился генерал.

– В нашем селе церковь взорвали, – ответил солдатик. – И непотребства там чинили, стыдно сказать.

– У нас баб и мальцов кололи штыками, – мрачно отозвался другой, постарше.

– Вот и ответ. Разве так поступают с людьми? Да хоть бы и с домашней скотиной.

– Может, то были другие? – спросил молодой. – Не эти самые?

– Думаешь, другие?

Генерал вытащил из группы пленных крайнего.

– Может, и не он. Значит, его брат.

– Je n’ai pas de frère… – пролепетал гренадер, отводя взгляд от разгневанного генеральского лица.

– Что? – спросил кто-то из солдат.

– Нет, говорит, брата. Так, значит, кум иль сват. Все одним миром мазаны.

– Может, лучше гуманность? Добром победить ожесточение сердец? – сказал прапорщик с забинтованной головой.

– Как зовут, герой? – спросил Седов.

– Алексей Самсонов, ваше высокопревосходительство.

– Прогрессивные идеи? Равенство, братство? Вы ещё на колени перед ними станьте, Самсонов. «Поглядите, мусью, какие мы добрые да гуманные…» Мусью глядит и смеётся: «Ах, глупый зверь! Я его штыком, а он понравиться хочет! Я огнём, а он благородство показывает. Великодушие! Другой раз приду – вчетверо более наломаю!..» Уяснили, Алёшенька Самсонов, на каком месте он вращал вашу гуманность?