Ян Стыдобка - Поэтесса в жанре ню и другие рассказы

Первые севастопольские дни ушли на знакомство с городом. Я гулял по улицам, видя их как бы сквозь подступающие слёзы. Разумеется, ни одна капля не вылилась, даже когда оставался один. Ну и ладно, мысленно твердил я, обойдусь, а ты живи как хочешь. Зато я здесь, и мне очень хорошо!

То же самое объяснял по телефону бабушке:

– Здесь прекрасно, замечательно, приезжайте в гости!

– Постараемся, – ответила бабушка, – а сейчас с тобой кое-кто поговорит.

И в трубке зазвучал весёлый голос Нади:

– Привет! Как вы там устроились?..

Она была прежней! Мы болтали полчаса, в тот же вечер я закончил свой первый севастопольский вид и назавтра отправил ей в большом заказном конверте, надписав на обороте: «Приезжай обязательно!»

Вскоре пришёл ответ:

«Извини, пожалуйста, что я так себя вела. Просто узнала, что уезжаешь, и подумала: ну и ладно, живи как хочешь, а я обойдусь! А потом ещё подумала и решила, что ты не виноват, человек подневольный. К тому же, всего один год. Спасибо за рисунок, обязательно приеду, может быть, даже зимой на каникулах!»

Вероятно, это были последние наши письма друг другу, более поздних найти не могу. Нет, мы не рассорились и не потерялись, куда же денешься с семейной лодки. Просто развились другие возможности общения: безлимитный интернет, аська, чуть позже – социальные сети. Тогда они казались удобнее, а сейчас временами думаю: письма всё-таки лучше. Интересно было бы взять, перечитать…

Севастополь поразил меня близким, совершенно ручным и домашним морем, неуловимыми переходами от дневного света к темноте, но более всего – холмами и кручами. После петербургских горизонтальных плоскостей это был огромный сюрприз: идёшь по улице и ушами чувствуешь перепады давления! А ходил я поначалу много, и всё время вверх, вверх, вверх.

От первых севастопольских недель у меня осталось впечатление непрерывного, бесконечного движения в гору. Пока не наступил сентябрь, по утрам я убегал из дома, гулял без цели, без плана, с каждым днём забираясь всё выше, на катере доплывал до Северной стороны и там тоже куда-то карабкался. Страшно удивляло, как много улиц в городе имеют в своём названии слово «спуск». Синопский, Троллейбусный, Красный, какой-то ещё…

«Зачем обманывать? – думал я, отдуваясь и утирая лоб. – Назовите уж честно: Стрелецкий подъём!»

Здравый смысл подсказывал, что и вниз я проходил точно такие же расстояния, метр в метр. Как бы иначе мог вернуться домой, а не прийти на Луну? Но почему-то они совсем не запоминались. Я полюбил движение в гору, подумав однажды: может быть, в этом есть знак какого-то будущего взлёта в жизни? И продолжал отмерять километры, оглядывая город с каждой новой высоты.

Очень скоро с моих боков исчезли остатки северной пухлости и ноги стали как железо.

Зачем тратить деньги, покупать ягоды и фрукты, когда они растут на улице? Так я думал, гуляя по Севастополю, но держал гениальную мысль при себе. Что-то подсказывало – видимо, то самое место, которое любит приключения, – что мама и папа её не оценят.

Но это был истинный праздник души! Идёшь по тротуару, и следы опавших ягод на асфальте выдают издалека: абрикос, вишня, яблоко, а вот что-то, похожее на ежевику, но не совсем… Подумать только, я до недавних пор ничего не знал о шелковице! Как можно было без этого жить?

Однажды городские лабиринты завели меня на еврейское кладбище. Здесь царили покой, умиротворение. Могилы поросли шалфеем и чабрецом. Многие памятники были опрокинуты или вовсе разрушены, иные стояли среди запустения гордо и невредимо. Илья Израилевичъ Гальперинъ, скончался в 1908. Гольдман Мария Абрамовна, 1935. Какая вечная тишина! Аронъ Моисеевичъ Коэнъ, учитель французскаго…

Здесь давно никто не гостил; об этом говорило алычовое дерево на холме, усыпанное необычайно спелыми, розовато-дымчатыми, чуть запылёнными плодами. Я осторожно сорвал один, протёр футболкой… Невероятно вкусно, отзывается мёдом без приторной сладости, в самую меру освежающе горчит.

Ах, дорогие Илья Израилевич и Мария Абрамовна! Все забыли вас, а я буду помнить. Да успокоит Господь с благоговением ваши славные души!..

Насколько я был неправ, стало ясно к вечеру. В животе безостановочно бурлило, крутило, бродило, любой выпитый глоток воды немедленно просился наружу не той дорогой, которой вошёл, и не той, которая привычна. Я почти не слезал с унитаза.

– Доигрался, – сказала мама, – как бы не дизентерия. Что ел?