Валерий Городецкий - Гаврош, или Поэты не пьют американо

– Мировых, городских, да и про вас иногда новое узнавать, – ответил я скорее как-то осторожно, чем утвердительно. Про фесты разные, съемки…

– Это как-то меняет твою жизнь? – продолжала она допрос.

– Ну как меняет… время там убить можно, отвлечься немного, – отвечал я.

– Это что-то тебе дает?

– Ну как бы…

– Что? – настаивала она.

– Наверное… нет, – признался я.

– Мне времени на воду жалко. Лучше одну хорошую книжку прочесть, чем тысячу газет. Не разменивайся. У тебя что, миллион лет в запасе? – продолжила она.

– Нет… а как же отдых? – нашелся что спросить я.

– Ну так и отдыхай по полной, не валяйся на пляже, а учись плавать!

– Так это что, и есть тот самый секрет твоего успеха?

– Опять ты за свое. – Посмотрела на меня как-то странно, скорее как на ребенка, но без превосходства. – Ладно, слушай главное…, – она неожиданно схватила меня за ворот, притянула и стала шептать в ухо. Нас и так бы никто не услышал, но слова не должны были разлететься по комнате впустую. – Нет ни латте, ни гляссе, ни фрапуччино ни капуччино, разбавленного сливками. Как осетрина у Михаил Афанасьевича.

– Кстати знаешь, что Михаил Афанасьевич, которого сейчас боготворят, писал в личной переписке?

– Н-н-нет, не знаю. А что он писал?

– Сознание своего полного, ослепительного бессилия нужно хранить про себя! Ты понимаешь, что такого О-С-Л-Е-П-И-Т-Е-Л-Ь-Н-О-Г-О бессилия??

– Да, понимаю, – кивнул я, хотя в голове лишь промелькнул образ Семен Семеныча Горбункова – Зачем я соврал, я же не участвую…

Она сверкнула глазищами, будто буравя меня и проверяя, действительно ли я понимаю:

– А он уже писал “Мастера”, понимаешь? Его травили, не кто-то там, а Маяковский разнес в пух и прах. Вот где уже дно. Но даже это еще не оно, – напирала она.

– Про Маяковского не знал, – вставил я.

– Конечно, в школе только «Паспорт» проходят. Если бы Коба не ходил 14 раз на «Турбиных», его бы уже к стенке поставили. А он писал «Мастера»…

– Как можно выжить в этом мире?

Она отвернулась к стене, потом продолжила:

– Нет никакого секрета. На тебе секрет: лишь лень и уныние берут за горло, кусай до крови губу, и повторяй мантру… Кусай в тот самый момент, когда уже почти проиграл. Почти, это еще не совсем. Понимаешь разницу между “Почти” и “Совсем”?

Лишь молчаливые кивки были ответом на этот простой на первый взгляд вопрос.

Она еще сильнее сжала мой воротник и касаясь уха губами прошептала:

– Ты еще не решил, ты только готовишься к сдаче, к тому, чтобы опустить руки. Это и есть тот самый момент, который меняет судьбу. Ни позавчера, ни вчера, и даже не сегодня утром. Все решается в тот самый миг, когда ты готов отступить. Неважно, в ежедневной вылазке, или в сражении, к которому готовился последние 10 лет. Когда тяжесть навалилась свинцом, и каждый шаг дается как последний метр для марафонца, когда тьма длится пятые сутки, и надежды уже не осталось. Именно тогда и стоит достать последнего джокера из рукава своего старого, но проверенного временем плаща, и повторять, помня о главном:

«Поэты не пьют американо».

Секунд двадцать мы напряженно смотрели друг другу в глаза, потом ее хватка ослабла и она отодвинулась.

Так мы сидели еще минут пять. Потом она встала.

– Ладно, приходи вечером в «Б2». Эспрессо будем варить…

Пожав на прощанье руку, она накинула куртку и исчезла за порогом «Думы», оставив меня наедине с последней чашкой недопитого американо…

Теплым майским днем две тысячи десятого Гаврош должна была принять участие в концерте фонда “Подари Жизнь”. Как и положено делу, имеющему цели по-настоящему благие, фонд поддержали все, учитывая авторитет и красоту Чулпан – как внешнюю, так и внутреннюю, а главное, ее незапятнанное закулисье – что ныне редкость. Все – это значит от самого низа до самого верха. То есть на концерт помимо просто зрителя как такового должны были приехать множество официальных лиц, включая Губернатора и Президента. А значит, проникнуть в зал заранее было невозможно.

Мероприятие было назначено в самом центре Питера, в Михайловском театре.

Побродив по площади Искусств и намотав три круга, обходя памятник Поэту, облюбованному вездесущими голубями, я уперся в Здание Русского Музея, где не бывал уже лет десять.

Подумав, о том, почему не скоротать время за приобщением к классическому Искусству, я купил билет и шагнул в царствие русской живописи.