Валерий Городецкий - Гаврош, или Поэты не пьют американо

– И что?

– Да не идет, и все тут, – продолжил я.

– Это нормально, ты изменился, мир изменился, – сказала Галина Борисовна.

– Хорошо. А что же такое настоящий шедевр? Вот, скажем, “Квадрат” шедевр? – норовил я все время вернуться к началу.

– Вот о том мы и говорим, еще одно измерение добавляется, временное. Скажем, для тех, кто тогда жил, и задумывался, он шедевром тоже не сразу стал. Только лет через…дцать. Для нынешних, шедевр, если они смогут представить те времена, 1915-ый, революция через 2 года, Гражданская начнется, то есть пропасть уже готова разверзнуться. По меркам Вселенной оставались считанные секунды… Ну, и, самое главное, важно понимать, что тогда главенствовало в умах. Без этого все тщетно.

Мы проходили мимо Саврасова с его “Грачами”. Заходящее солнце бросало последние лучи на картины в золоченых рамах, от чего они казались слегка ожившими среди серых стен.

– А если, например, красивая картина, типа “Девятого вала” – ее же большинство скорее признают гениальной, чем “Квадрат”? Она ведь заслуженно тут висит? Но она ведь ничего глобального не предсказывает и не открывает.

– Конечно, техника очень-очень важна. Айвазовского все любят. Но там и душа есть. Решение о том, что должно сюда попасть принимали люди разные, часто они так или иначе были придворными, т. е. людьми во многом зависимыми, у каждого свои протеже. За каждым стоит какая-то идея, группа. Но мне кажется, важнее первый посыл, тот самый импульс, у которого есть цель и который сам и есть цель.

Не торопясь проходили мимо Репинского зала с его Учредительным собранием.

– А как кстати это связано с Властью? Ведь к одному двору одно искусство придется, а к другому совсем другое, порой противоположное, – обратил я внимание.

– Есть и такой момент, – кивнула она.

– Выходит, кого-то случай привел на Олимп, а кого-то на Голгофу?

– Бывает и так, – спокойно ответила женщина. – Но я вот к чему постоянно веду. Во-первых, Гений – это тот, кто создал что-то абсолютно новое, абсолютно, понимаешь? – она сделала упор на абсолютно.

– Нет. Но ведь была же до Малевича картина “Драка негров в темном подвале”.

– Это не то, там просто черный прямоугольник был.

– ??? – от изумления не мог выдавить и звука.

– Посыла не было. Пустота. А у Малевича посыл есть. Ты представь, что испытал человек, выставляясь с такой картиной в то время. Это был вызов обществу. Не каждый на такое пойдет. Мне иногда кажется, что сам-то Казимир не до конца понял, что он предвещал. Он говорил, что это конец старой эпохи, но после старой, как обычно началась новая.

– Кажется я начинаю вас понимать, – я оживился, – погодите, а если вот например, он бы понял и не стал бы рисовать? Революции что ли не было бы?

– Революция, думаю, все равно бы произошла. Кстати, многие ж художники радостно сначала ее приняли… Я раньше атеисткой была. Но не от того, что не верую, а скорее не доверяю, – задумчиво произнесла женщина.

– Кому? – спросил я.

– А кому сейчас можно верить? Сейчас, я так думаю: есть Бог, и он творит дела свои, нам неведомые, мыслит в своих скажем так, категориях, а вот художники в авангарде тех мыслей и находятся. А мысли те как стрелы, летят то в цель, то мимо цели.

Метафора мне понравилась и я решил спросить о том, что мне было в тот момент ближе:

– А вот поэты скажем?

– Одна масть. Я вот что тебе хочу сказать – гений не просто новое создает. Гений создает целый мир, в котором другие потом живут, – произнесла она с нажимом на «целый мир».

– Не до конца понимаю. Это как? – решил спросить я.

– Ну вот Малевич придумал супрематизм, например. Сколько людей теперь так рисуют? Тысячи. А другие потом смотрят. Сложился целый мир – для художников и для зрителей, микрокосм. Представь, что есть тысячи людей – они живут ТОЛЬКО этим – рисуют, ходят на лекции, обсуждают что-то новое и это и есть их жизнь.

– Тогда они не от мира сего? – решил вставить я.

– А кто от мира сего? Посредственность? Серость? – слегка надавила она.

– Интересная у вас теория, – сказал я, решив загладить легкий шторм.

– А в Питере знаешь кто главный гений? И будет им на все времена, – она взглянула из-под очков с определенным вызовом.

– Нет.

– А ты подумай! – не давала ответа женщина.

– Пушкин? – начал гадать я.

– Нет, – отрезала она.

– Ленин? – выдал я то, чему учили в далеком красногалстучном детстве.

– Да типун тебе на язык. Хотя пытался, да…

– Кто же тогда? – мне уже хотелось удовлетворить интерес.