Валерий Городецкий - Гаврош, или Поэты не пьют американо

– Петр Первый! – сказала Галина Борисовна.

– Это почему же? – удивился я такому повороту.

– А потому, что он все это придумал, распланировал и начал. А мы теперь ежедневно лишь следуем заданному им курсу, не замечая того.

– Так он же ничего не создал, ни картин, ни стихов, – не согласился я.

– Ну как же… А Летний Сад? А Петродворец с фонтанами? Без электричества между прочим…фонтаны-то били. А Петропавловка? Чем не микрокосм? – настаивала Галина Борисовна.

– Так это же не он создал, – продолжил я возражения.

– Он задумал. Другие конечно, реализовали, спланировали да отстроили. Царь сказал – значит встали и пошли строить.

– Так и народу ж сколько померло, – заметил я.

– Ну то я тебе для примера. Царям сложнее. Заметил, кстати, что Питер не сильно на остальную Россию похож? – ответила Галина Борисовна.

– Есть такое, – согласился я.

– А все потому, что не по законам Киевской Руси он создан. Даже церквей – таких как Исаакий, да Казанский на Руси и нет больше нигде.

– Также как и Спас, и Чесменская церковь. Мысль понятна. А вот скажем как отличить – несколько человек, все вроде про одно поют-рисуют, кто гений, а кто – нет? – тема меня увлекла.

– А тебе и не надо отличать. Жизнь сама все расставит. То задачка для критиков, так они за деньги работают. А ты – получай удовольствие, – успокоила меня женщина

– А если ошибется? – я не унимался.

– Жизнь-то? Нет. Ошибки быть не может. Лишь отставание во времени, – был ее ответ.

– Погодите, вот вы сказали, что Малевич создал супрематизм? – тема взяла меня глубоко, я даже нащупал в кармане ручку, но записывать было бы глупо и эту затею я оставил.

– Я сказала, что он его придумал, то есть надумал проще говоря, – поправила меня женщина.

– Но он же не один его думал? Там были группы, футуристы разные, Кандинский, например. В конце концов, Маяковский, – продолжал я спрашивать.

– А вот тут самое интересное. Помнишь, мы про стрелы говорили? – напомнила она.

– Да, – ответил я.

– Так вот представь острие, самое острие той стрелы. Представил?

– Да.

– Вот там, на острие-то – холодно и страшно. Там находиться иногда жутко, не то что думать. Потому легко и соблазнительно соскользнуть – поближе к оперению.

Свернули. На стенах располагались батальные полотна Верещагина.

– К тому же острие, оно тонкое, как иголочная головка. И на том острие места мало.

– А почему все-таки страшно? Знай себе лети, получай удовольствие. Вам ли не знать о богемной жизни, – решил я ввернуть.

– Потому что стрела. А со стрелой всякое может случиться. Она может пролететь мимо – и все труды твои, все, чем ты жил, пойдет коту под хвост, и никто тебя даже не вспомнит. Жизнь проведешь в нищете и помрешь в канаве. А если семья, дети… – обрисовала она.

– Действительно, страшно, – подтвердил я.

– Не то слово. А второй вариант такой – стрела попадает куда надо. И тут опять развилка, почти как у вон того богатыря, – показала она рукой. Мы зашли в зал Васнецова.

– Какая? – спросил я.

– Первый – стрела попала точно в цель, но сломалась.

– А еще?

– Стрела попала, сделала, так сказать, дыру в пространстве, через которую проник наконец “луч света в темное царство” и спокойно полетела дальше.

– А какой вариант предпочтительнее? – вопрос у меня роился сам собой.

– Кому как. В первом варианте ты имеешь героя, который погибает. “На этом рубеже легли Байрон и Рэмбо”. А во втором “The winner take the all” и “We are the champions my friend”. То у них. А у нас в традиции: “И жили они долго и счастливо…”.

– У нас чаще первое происходит. И по теории вероятности, последний вариант самый редкий, – заметил я.

– Еще бы. Порой думаешь, что первый путь с точки зрения Вселенной бывает предпочтительней. Ни мучительной старости, ни тебе воспоминаний в духе “Да, бывали времена”. Ни сора из избы. Хотя неплохой вариант вон как Гаврила Романыч – пристроиться при дворе – молодежь вдохновлять и просто быть символом эпохи. Дело нужное, ибо традиции молодежи надо передавать, – она указала на портрет седовласого мужчины в кителе, украшенном множеством драгоценных орденов.

Следующие минуты три мы шли молча.

– Так вот, нарисовать – это только полдела. Даже четверть. Дальше нужна смелость, – возобновила она разговор.

– Смелость для чего? – не сразу понял я.

– Смелость взойти на эшафот. Потому как когда ты свой “квадрат” решил выставить на всеобщее оборзение (она сделала упор именно на ЗЕ), то тут-то твой эшафот станет либо алтарем, либо Голгофой. Третьего не дано. Даже если тебя никто не заметит и не заплюет, то это еще страшнее, как смерть медленная страшнее смерти быстрой. Ну, а если тебе удалось оборзеть до такого предела, что на тебя посыпались плевки (сначала один, потом больше), то ты идешь в верном направлении. Как минимум, ты привнес что-то новое. Пойми, гений Малевича не только в том, чтобы нарисовать квадрат в нужном месте и в нужное время, а в том, чтобы продолжать убеждать людей, что он несет посыл. А большинство постепенно потом со всем согласится, им на самом деле все равно.