Виктория Полечева - Рассказы из шкафа

Накормил его, он даже не кривился. Это он дома суп не ест. А у деда суп другой, у деда вкусный. После обеда забрался ко мне на коленки, про садик что-то рассказывать. Это у нас традиция такая. И обычно трещит без умолку, а тут что-то весь пятнами покрылся, пальчиками замок на кофточке теребит. Волнуется.

– Сенюш, ты деде рассказать что-то хочешь?

Тут осторожно надо, бережно. Чтобы понял, что дед его и вправду хочет слушать.

– Деда, – начал внучок, и вздохнул тяжело, прерывисто, – деда, а ты когда в первый раз на бабушке женился?

Надо же. Неужели первая любовь пришла?

– Женился-то я один раз всего. Ты хотел спросить, когда влюбился?

Сенька заулыбался и спрятал личико в мой ворсистый свитер.

– Да, – еле слышно пискнул он, – Когда ты первый раз влюбился? В бабушку.

– Ну, мы уже с ней взрослыми были. Красивая она была, вот и влюбился.

Нахмурился я, хорошо, что Сенька не видел. Не любил я его бабушку никогда. Просто получилось так. Матери свели, а потом Нинка появилась. Но недолго мы прожили. Развелись, когда дочке и трех еще не исполнилось. Светка, жена моя, сразу замуж выскочила, до сих пор живут и вроде бы счастливо. А у меня вот как-то не сложилось…

– Деда, а можно влюбиться, когда ты еще маленький, как я? – Сенька зарделся.

И вспомнил я, что как в его возрасте в первый раз и влюбился.

– Конечно, можно, внучок. В садике девочка какая-то понравилась?

– Деда, вот знаешь, – внук ко мне уже развернулся, – мама говорит, что на красный светофор – нельзя. И все такие вещи, которые нельзя, красные. Да же?

– Ну, обычно так, да, – я улыбнулся ему, чтобы подбодрить.

– И вот я в садик пришел, – Сенька начал кусать верхнюю губу. Всегда так делал, когда волновался, – а там она стоит. В красном платье, представляешь? Кто в садик, и еще в первый день, надевает платье? Красное платье, деда! И от нее, как от светофора!

– Это как так, как от светофора? – я не смеялся. Просто пытался понять.

– Ну, от светофора красного, как будто бы страшно. Он тебя предупреждает: не ходи. И ты не идешь. И от нее так же. Кажется, что трогать ее страшно, подойти к ней страшно. Я ее волосы сегодня случайно потрогал, и чуть не обжегся. Как от утюга. Понимаешь, деда?

– Понимаю, внучок, конечно. Но ты не бойся ее так. Позови играть с собой. Хорошо?

– Деда, я такой дурацкий, – Сенька хлопнул по лбу ладошкой. – Мне же мама ботинки новые купила. А там красные шнурочки.

– А ты их так и не научился завязывать… – с легкой укоризной проговорил я.

– Вот не надо, деда! И так стыдно. – Сенька насупился. – У меня не получалось завязать, а она помогла. Представляешь? Сама подошла и помогла. Но не завязала, нет. А то я бы себя совсем маленьким почувствовал. Она научила.

– И у тебя хорошо получается? А ну, быстро показывай!

Сенька соскользнул с коленей и помчался в коридор. Вернулся с грязным ботинком, поставил мне на брюки и стал показывать. Не выходило.

– Сенюш, ты бы на ножку обул, так привычнее было бы.

Внук тут же бухнулся на пол, натянул ботинок и стал завязывать. Не две петельки сразу брал, а одну, длинную, а потом ею другую обвязывал.

– Вот деда, смотри, какие шнурочки красивые! – лицо Сенькино светилось от счастья.

Я улыбался ему, потрепал по гнезду курчавых волос, а в груди что-то кольнуло. Вроде бы, приятно так, но тоскливо-тоскливо.

Давно уж Сеньку забрали, а я все сидел, уставившись в окно. Шнурочки… Зося. Только один раз в жизни видел, когда так шнурки завязывали. И завязывала их моя Зося.

Я раздраженно хмыкнул. Больше тридцати лет уж не моя. Не часто ее вспоминал, но вспоминал. Мы жили по соседству. Деревенька у нас небольшая была, детей немного рождалось. Одногодками только мы с Зосей и оказались. Вспомнилось мне яркое солнце, горящее в ее тонких русых волосах, ее вечно грязные пятки, мелькавшие то тут, то там. Не любила Зося в детстве обуви, везде босиком моталась. Помню, бежишь за ней через все поле, а словно и ног у тебя нет. Как будто бы по воздуху несешься. Сейчас все не так, сейчас каждый шаг тяжелым кажется, основательным. А тогда носились так, что никому не догнать было. Травинку за ухо себе засунет, и кричит, что она индеец.

Моя Зося. Я улыбнулся. Тепло разливалось в груди. Почти как огромные лужи в дорожных выбоинах. Ох, и широкими они были. А местами и глубокими, нам, шестилеткам, по пояс. Но Зоську это не пугало: она прыгала в них, и меня с ног до головы окатывало водой. А потом и я ее догонял. Помню, как мягкая грязь скользила, просачивалась между пальцами ног, волосы прилипали ко лбу, мешая видеть. Но дождь нисколечко нас не огорчал, а делал только счастливее.