Брюс Кэмерон - Путь домой

Я сильно встревожилась, когда Аксель начал целыми днями ходить по берегу и истошно кричать. Он разобрал палатку и со злостью швырнул ее на землю, так что получилась бесформенная куча. Он забыл покормить меня один раз, затем второй, а потом высыпал на землю целый пакет корма и, привязав меня к пню, покинул меня, сердито отшвыривая ногами камешки, пока шел по тропинке прочь.

Его не было два дня. Я съела весь корм и пила воду из реки. Мне было грустно и тревожно. Разве я была плохой собакой? Когда он вернулся, он все время спотыкался и громко разговаривал и даже не заметил, как безумно я была рада увидеть его вновь. От его дыхания исходил такой запах, что это напомнило мне Сильвию.

Он сел на камень у реки, сгорбился, и по его движениям я поняла, что он опять тычет пластиковым карандашом в свою руку. Я знала, что за этим последует. И действительно, он расслабился, начал смеяться и назвал меня хорошей собакой. Объявший его покой стер с его лица весь страх и всю злость. Вскоре его глаза начали очень медленно моргать.

– Белла. Ты мой лучший друг, – сказал он мне. При звуке моего имени я завиляла хвостом.

Аксель тяжело свалился прямо на землю, медленно дыша. Я свернулась, прижавшись к его боку, ведя себя как хорошая собака и даря ему успокоение. Сейчас он не чувствовал боли, и его дыхание было медленным.

Через некоторое время оно остановилось совсем.

Я пролежала всю ночь, положив голову на постепенно остывающую грудь Акселя. Мало-помалу его запах менялся по мере того, как то, что было этим человеком, уходило и его тело наполнялось чем-то другим.

Аксель был хорошим человеком. Он никогда не делал мне ничего плохого. Он часто бывал сердит и грустен, и испуган, и расстроен, но он никогда не вымещал этих чувств на мне. Я изо всех сил старалась быть для него хорошей собакой и заботиться о нем. Я тосковала по нему, лежа сейчас рядом с ним, и мне хотелось, чтобы он сел и поговорил со мной в последний раз. Я вспомнила, как мы жались друг к другу в ту студеную ночь. Как, когда у него была еда, он делился ею со мной, как я делила еду с Большой Киской.

– Первый кусочек тебе, Белла, – говорил он мне, отрывая кусок от чего-нибудь съестного и отдавая его мне. Я слышала свое имя и чувствовала его любовь. Аксель любил меня, и вот теперь он умер.

Он не был Лукасом, но, тоскуя по нему сейчас, я не чувствовала, что предаю Лукаса. В своей жизни я привязывалась ко многим людям и помогала им: не только Мамуле и Маку, и Лейле, и Стиву, но и Гэвину с Тэйлором, и даже Сильвии. Я просто должна была это делать. А Акселю я была нужна куда больше, чем кому-либо еще.

В моей миске была вода, и это было хорошо, потому что мой поводок, привязанный к запястью Акселя, не давал мне дотянуться до реки. Не могла я дотянуться и до пакета с моим кормом.

Встав на лапы, я увидела машины, несущиеся по мощеной дороге, которая находилась неподалеку. Иногда из окна такой машины высовывалась голова собаки, которая лаяла на меня. Но в большинстве машин не было собак, даже если от них пахло так, будто когда-то они там были.

В конце концов я проголодалась. Иногда я поглядывала на неподвижное тело Акселя, неосознанно ожидая, что он покормит меня, но потом, видя, как неподвижно он лежит, вспоминала, что он мертв, и мне опять становилось одиноко. Я выполнила «Сидеть», думая, что, если люди, едущие в машинах по дороге, увидят, какой хорошей собакой я могу быть, они остановятся и положат в мою миску еды. Но за целый день никто так и не остановился. Когда стемнело, я изо всех сил натянула свой поводок, пытаясь добраться до своего ужина и чувствуя себя из-за этого плохой собакой, но рука Акселя не сдвинулась с места.

Когда я коснулась носом его лица, Аксель был холодный и твердый. От его одежды все еще исходил его запах, но в целом от него пахло так, будто он никогда и не был человеком.

Я вгляделась в темноту, думая о Лукасе. Где он сейчас? Лежит ли он сейчас в кровати, тоскуя по своей собаке, как я тоскую по нему? Может быть, он сейчас открыл входную дверь, чтобы посмотреть, не сделала ли я «Иди Домой» и не лежу ли на своем месте у стены под кустами? Может быть, он держит сейчас наготове лакомство, чтобы сыграть в «Крохотный Кусочек Сыра», и ждет, чтобы я подпрыгнула и слизнула его с его пальцев? Я скулила, плакала, а потом подняла нос к луне и жалобно завыла. Это был странный звук, не привычный моему горлу, и в нем изливалось все мое горе.

Откуда-то издалека до меня донесся ответный вой, выражение одиночества, которое испытывала сейчас какая-то другая собака, множество собак залаяло, но никто не пришел, чтобы посмотреть, отчего мне так грустно.