Николай Сафонов - Старый дом

Нечто подобное я испытываю и сейчас. И все из-за этого идиотского новогоднего звонка. Не будь его, я еще на что-то мог рассчитывать. При случае, можно было бы даже и объявиться собственной персоной перед ее очами, а теперь все кончено. Сам напросился, никто меня не подталкивал. Решил подвести итоги года и подвел… Как начался год через пень колоду, так и кончается, и пошло и поехало. Началось с малого, а обернулось большими неприятностями…

И ничего вроде особенного не сотворил, а память мстит жестоко, все время возвращаясь к событиям годичной давности. Скорее всего, они должны переживать за сотворенную подлость, а я всего-навсего струсил, испугался в последний момент, что меня выгонят с работы без выходного пособия да еще дадут в зубы волчий билет, и не высказал в глаза подлецу, что он подлец, хотя собирался сделать это тысячу раз. Мысленно произносил такие тирады, аж земля дрожала, но стоило дойти до дела, как быстренько отработал обратный ход и пошел на сделку с совестью. До этого случая я не подозревал, что во мне столько дерьма, и почитал себя за порядочного человека. Мне казалось проще простого подойти к подлецу и резануть ему прямо в глаза правду-матку.

Ан нет. Это только кажущаяся простота! В действительности все сложнее. Не подошел, не плюнул. Помешала ложная интеллигентность, да и знание закона сыграло не последнюю роль. Испугался, что никто не поймет меня, сочтут за хулигана и затаскают по судам, а мне только этого тогда и не хватало. Но раньше я что-то не замечал за собой подобного грешка, а здесь, словно лукавый попутал, изменил себе — и жестоко поплатился. Хожу, плююсь, противно даже на себя смотреть. Но от того, что тайком ношу невысказанное, мне не легче, а много-много трудней. Так уж, наверное, устроена наша память или я чересчур совестливый человек, но только события той давности прут и прут из меня, словно тесто, замешенное на дрожжах, и если не открыться, то можно и закиснуть.

Конечно, у меня есть слабое утешение. Я выжил и не поддался на их мелкую провокацию. Зная мой горячий норов, они явно рассчитывали, что я сорвусь и выкину какой-нибудь фортель. Тут-то бы они меня и придавили как клопа. Но я разочаровал их и в самый последний момент, когда, казалось, некуда деваться, выскользнул у них из рук, словно угорь. И выходит, легко, стервец, отделался. Все могло быть намного хуже. Я и до сих пор все еще не перестаю удивляться своей сноровке. Они обложили меня, как на охоте, собрали все мои проступки и провинности за десять лет работы адвокатом. Я и не подозревал до этого, что у меня так много грехов. Однако ж изрядно, должно быть, я попортил им крови, коль скоро они не поленились и раскопали дела десятилетней давности. Все припомнили мне, и даже «дурацкий приговор» и «в такую партию не пойду» вытащили на свет божий. В бытность свою я здорово нашумел этими делами и чуть ли не в героях ходил.

Казалось бы, время сделает свое дело и сотрет в памяти неприятные воспоминания. Не тут-то было. У меня такое ощущение, словно все, что случилось тогда, только затем и произошло, чтобы я заново мог пережить те события, но в ином свете, без взаимных обид и оскорблений. И вольно или невольно получается, что истинно лишь то, что возрождается в нашей памяти, пройдя сквозь сито времени, ибо только теперь я начинаю понимать суть случившегося со мной. И мне ничего не остается, как признать, что жил я не настоящей, ложной жизнью. Я ведь и впрямь уверовал в свою непогрешимость и метался, словно в лихорадке, не отдавая отчета своим действиям. Где тщеславие, а где и обида застила мне глаза, и я лез напролом там, где спокойно можно было и обойти стороной. И вполне понятно, при таком поведении сам напрашивался на неприятности. И нарвался!

Взять хотя бы тот же «дурацкий приговор». Не успел я после распределения прийти работать в московскую коллегию адвокатов, как со мной сразу и приключилась беда. Я даже еще и адвокатом-то не был, а числился в стажерах и ходил по судам с патроном, проевшим на уголовных делах все свои натуральные зубы. У старика патрона рот ломился от золота, и коллеги по этому поводу язвили: «У него каждое слово на вес золота». Но выступал патрон в суде по уголовным делам лихо, и мне больше по душе отзыв о нем одного клиента, расхитителя социалистической собственности: «Послушать его одно удовольствие, дорогое, правда, но за такую речь и денег не жалко», не забыв при этом добавить: «Краденых, конечно, а не своих». А я про себя тут же и окрестил патрона: «Дорогое удовольствие». Иногда старик вел дела и по назначению или, как он любил выражаться, в благотворительных целях, для поддержания престижа. Вот на такое дело я и попал с ним в суд.