Николай Сафонов - Старый дом

Судили женщину. Кража пяти килограммов мяса с хладокомбината была полностью доказана, да подсудимая и сама не отрицала факты, ссылаясь лишь на свое бедственное семейное положение. Адвокату в такого рода делах, по сути, и делать нечего. Нужно, как говорится в народе, поплакать в жилетку перед судом, на что «Дорогое удовольствие» большой мастак. И он так красочно обрисовал всю разнесчастную жизнь подсудимой, что я заметил, как женщина-заседательница расчувствовалась и отвернулась в сторону, делая вид, что у нее запершило в горле. И все в зале были уверены, когда суд удалился в совещательную комнату для вынесения приговора, что подсудимую не посадят, пожалеют хотя бы двух ее несовершеннолетних детей, которые без матери пропадут. Но приговор ошарашил всех. Женщину не только посадили, но и сразу же в зале суда взяли под стражу, не дав возможности определить куда-нибудь детей.

Опытный адвокат смолчал, покачав лишь головой, а я, в порыве нахлынувшего чувства, не сдержался и тут же, при всем честном народе, прокомментировал решение суда: «Дурацкий приговор!» Ну, словно кто за язык потянул меня. Взял и еще раз повторил громко: «Прямо-таки дурацкий приговор!» Судья находился поблизости и услышал, мимо ушей замечание не пропустил, а оскорбился за весь суд. Вызвал в кабинет патрона и такую закатил истерику, что не приведи господь. Чуть под политическую статью меня не подвел и все возмущался, как можно таких незрелых юнцов допускать к судебной трибуне. Патрон немного успокоил судью, заверив его, что раньше чем через полгода мне не доверят самостоятельную защиту.

Казалось, на этом можно было бы и закончить. Ан нет, сыграла свою роль извечная вражда между судейскими работниками и адвокатурой. И те и другие используют малейшую возможность, чтобы при случае напакостить друг другу. Откуда мне было знать после университетской скамьи о всех тонкостях закулисной судебной жизни? Напичканный знаниями, я искренне верил, что суд и адвокатура служат одной цели, одному богу — справедливости. И нужно было целых десять лет потаскаться по судам, чтобы прозреть немного и уразуметь, что к чему. Тогда же я страшно удивился поведению, судьи и даже не успел как следует испугаться, когда судья, не придумав ничего умнее, пустил гулять по инстанциям сказанные мной слова о приговоре суда. Судья взял и написал самый настоящий донос в городской суд, на имя председателя, так, мол, и так, стажер при всем честном народе оскорбил суд. В городском суде посмеялись над писулькой, но на всякий случай, как бы чего не вышло, прислали грозную бумагу в адвокатуру, в которой обвинили адвокатскую корпорацию в самом смертном грехе: «Плохо поставлена воспитательная работа с молодежью, и, в частности, не прививается никакого уважения к советскому суду». Адвокаты народ битый, их на испуг не возьмешь, быстро нашлись, что ответить, и фактически отписались, сославшись на чисто формальное основание: не наша, мол, вина, такой-то и такой-то работает в коллегии адвокатов без году неделя, а посему нести ответственность за его моральный и политический уровень мы не можем. На этом, как говорится, официальная часть и закончилась. Ну, конечно, не обошлось и без наставлений. Мне сделали соответствующее внушение, дабы впредь называл судей дураками не публично, а про себя.

Но моя беда в том и заключается, что молчать не умею, да и не хочу, если признаться честно. У меня, как у пьяного, что на уме, то и на языке вертится. Вот из-за этой-то слабинки едва не закончилась моя адвокатская карьера, так и не начавшись, на первом же самостоятельном деле. Сбылось бы вещее прорицание патрона, мудро изрекшего после случая с дурацким приговором:

— Не сносить вам головы, молодой человек! Бить вас будут все, кому не лень. Язычок держать за зубами не умеете…

И старичок был недалек от истины. Он-то, язычок проклятый, и меня подводит часто. Из-за него все мои беды и пошли.

С первым самостоятельным делом мне повезло. Я и сейчас, спустя столько лет, до мелочей помню все перипетии, и всякий раз, когда оно всплывает в памяти, вновь и вновь переживаю то состояние взволнованности и приподнятости, испытанное мной. И странная вещь, чем дальше события отступают по времени, тем трепетнее волнение.

Что греха таить, тогда я здорово огорчился, узнав от патрона, что мне придется первый раз выступать в суде по самому простецкому гражданскому делу. Не о таком первом деле мечтал я. Мое разгоряченное воображение рисовало запутанное убийство или на худой конец какое-нибудь разбойное нападение. Я произношу в суде речь, все в диком восторге, адвокаты поздравляют меня с успехом, а растроганные родственники подсудимого выносят меня на руках из зала суда. По городу прокатывается слух о молодом защитнике, и от клиентов нет отбоя. И вдруг, вместо громкого процесса, самое что ни на есть заурядное дельце: о признании права на жилую площадь. И вполне понятно, я воспринял новость без восторга и с кислой физиономией поплелся в суд знакомиться с делом. Я даже расценил это как личное оскорбление и в душе затаил обиду на патрона и на всех адвокатов. «Испугались доверить настоящее уголовное дело! Думают что я не справлюсь…» Эти или подобные этим мысли ворошились в моей голове по дороге в суд.